Эмоции зашкаливают. Ничего подобного я не испытывала никогда в жизни. Больше всего хочется залезть внутрь, схватить его, прижать к себе и больше никогда не выпускать. Я не могу это объяснить – ощущение такое, что больше ничто на свете не имеет значения, так спокойно, тепло и радостно, чувствуешь себя до краев наполненной любовью и нежностью. Чувствуешь себя... мамой.
Попалась.
Ну, как можно быть такой мягкотелой? Я поднимаю глаза на доктора Вайса.
– Ну что, вы можете сказать, кто это? – спрашиваю я.
Доктор кивает, не отрывая взгляда от монитора.
– Так, хорошо – вот оно. Так... понятно. Ну, что я вам могу сказать, я практически уверен, что это...
Я не дышу. Дамы и господа, барабанную дробь, пожалуйста, – наступает момент, которого мы так долго ждали...
– Это девочка! – Доктор Вайс наконец отрывается от монитора и с улыбкой смотрит на нас. – Поздравляю, у вас будет девочка.
Сердце падает в бездонную яму. Это не мальчик. Это девочка. У меня будет девочка. Стервозность, гормоны, тряпки, сплетни и ненависть к собственной матери. Ладно, думаю я. Есть же и положительные моменты. С дочкой будет весело. Спа-курорты на каникулах, шоппинг-туры в Париж на уик-энд – все может оказаться не так и плохо... Я поворачиваюсь и смотрю на Эндрю, который старается удержать явно фальшивую счастливую улыбку.
– Вы уверены? – спрашивает он. Доктор Вайс кивает:
– Уверен. Смотрите, какие рельефные губы. Эндрю больше не улыбается, поджал губы. Зуб даю, наверняка думает, что меньше всего на свете ему сейчас хотелось бы слушать про то, что у него теперь есть дочь с рельефными губами.
Доктор уже готов нас покинуть.
– Еще раз поздравляю. У вас должна родиться здоровая красивая дочка. – Он вытаскивает из магнитофона кассету и вручает ее мне: – Прошу. Смотрите, радуйтесь. – Он пожимает нам обоим руки. – Я вас оставляю, одевайтесь; выйдете из кабинета – налево, потом по коридору снова налево. Рад был вас видеть. Всего хорошего.
Мы благодарим его, он выходит и закрывает за собой дверь. Пока я снимаю больничную рубашку и надеваю блузку, мы с Эндрю молчим. Напряжение приближается к критическому уровню.
– Ты, по-моему, злишься, – говорю я ему.
– Я не злюсь, – говорит он. – Что мне на тебя злиться? Я просто не ожидал. Я был уверен, что это мальчик. Все говорили, что будет мальчик.
– Но ты обломался, я вижу.
Он явно колеблется, пытаясь решить, стоит ли официально признавать свой облом.
– Ну, наверное, немного. Но это не важно. Девочку я тоже хочу. Папа и маленькая девочка – это здорово. Мне просто надо привыкнуть.
Я киваю:
– Знаю. Мне тоже. Пошли, надо уходить отсюда.
Мы идем в страховую кассу оформить свои страховые платежи, и пока Эндрю подписывает бумаги, на нас снова нападает Кэти.
– Ну и как? – говорит она. – Мальчик или девочка? Нет, подождите, дайте я угадаю. – Она щурится на мой живот и делает руками рамочку, как оператор, вычисляющий нужный ракурс. – Это мальчик. Однозначно – мальчик.
Мы с Эндрю переглядываемся. Улыбаемся.
– Нет, это девочка, – говорим мы в один голос.
– Это ж надо, девочка! У вас для девочки такой живот высокий... Никогда бы не догадалась. – Впрочем, это ее не долго расстраивает, и она расплывается в еще более счастливой улыбке.
– А как с именем? – верещит она. – Уже придумали? Нет, нет и нет. Больше я этой ошибки не допущу.
– Нет, – говорю я резко. – Еще не придумали. Кэти делает разочарованное лицо, и тут вступает Эндрю.
– Оно должно начинаться на «П» или на «Дж», – сообщает он. Я больно пихаю его локтем, но уже поздно.
– О-о-о, – говорит Кэти. – А как насчет Пенни?
Она что, смеется надо мной? Или я похожа на человека, который может назвать своего ребенка в честь занюханной старомодной валюты?
– Нет, – говорю я, – Пенни мне не очень нравится. Но Кэти-в-корсете остановить не так и просто.
– Паула? Паула – прекрасное имя.
– Нет, Паула нам не подходит.
Это ненадолго выбивает ее из колеи, но через секунду она радостно воздевает палец:
– Я знаю! Как вам Дженнифер или Джессика?
Ну да, конечно. Можно подумать, что я не думала про Дженнифер и Джессику. Можно подумать, что все семидесятые и восьмидесятые половину девочек не называли Дженнифер и Джессика. Можно подумать, что миру необходима еще одна Дженнифер или Джессика.
– Да, очень хорошие имена, спасибо.
Мы ретируемся к выходу, оставляя Кэти посреди холла в глубокой задумчивости.
– Памела! – кричит она нам вслед. – Как вам Памела?
Но мы с Эндрю не обращаем на нее внимания и выходим на улицу. На парковке он подскакивает ко мне сзади и крепко обнимает:
– Ну что ж, получается, теперь у меня в жизни три женщины?
– Три женщины? Кто? – говорю я. – Я, ребенок и любовница?
– Нет, ты, ребенок и Зоя.
Ах, Зоя… Интересно, с Эндрю она разговаривает? Маловероятно. Иначе они бы уже давно засветились в каком-нибудь телешоу.
– Все-таки интересно, ты уже придумала имя? – спрашивает он.
– Нет, – говорю я. – Как придумаю, сразу тебе сообщу, обещаю.
Эндрю смеется:
– И у меня права голоса нет, я так понимаю? Я мотаю головой:
– Никакого.
Он улыбается и нежно обнимает меня за пузо.
– Надеюсь, она будет такой же, как ты, – шепчет он мне в ухо.
15
– Нью-Йоркский университет, Эд Джеллет.
– Привет, Эд! Это Лара Стоун, школа Бэль-Эйр.
– Лара, душечка, как ты там? Я уже соскучился по тебе и по твоим сказочным туфелькам.
По непонятным мне причинам в приемных комиссиях осело огромное количество голубых. Эда я знаю много лет, и он среди них, наверное, самый голубой. Мы познакомились на моей первой общенациональной конференции консультантов по высшему образованию – в тот год она была в Вашингтоне – и всю ночь дули коктейль «космополитен» в гей-баре в Дюпон-центре еще с двумя голубыми членами приемных комиссий, кажется, из Скидмора и Оберлина. Кстати, все эти педики из приемных комиссий нежно меня любят. Если в нашей профессии может быть дива, то я к этому статусу максимально приблизилась.
– Я тоже соскучилась, – говорю я. – Ты все еще встречаешься с этим оформителем витрин из
