Юные актеры завершили декламацию и торжественно поклонились зрителям, тотчас разразившимся рукоплесканиями. Маленькие Федор и Еленушка били в ладоши изо всех сил. Я сидела молча и не отирала слез, которые изобильно лились по щекам. Эта попытка возвышенного объяснения в любви на прекрасный лад французской трагедии и все же по-русски, представленная милыми детьми, заставила меня вспомнить Андрея в такой сильной степени, что я, казалось, заслышала его голос в голосе его внука, названного в его честь…
Смущенные Андрей и Соня бросились к отцу и наперебой твердили ему о новых поездках в Петербург, и непременно в Англию, и непременно же и в Италию, и в Париж!.. Мать, улыбаясь, остановила юных прожектеров и сказала мне, что и без того тревожится, когда супруг ее в плаванье:
– Но видно, детям не миновать Англии и Германии. Мы хотели бы дать им хорошее образование…
Она украдкой пожала мою руку, показывая мне тем самым свое горячее сочувствие моим горестям.
Я привлекла к себе раскрасневшуюся Соню и заговорила невольно и громко:
– Милые Андрей и Соничка! Вы так прекрасно исполни ли сцену из русской трагедии. Мне на память пришла печальная история одной маленькой девочки. Девочка эта родилась принцессой, и рождение назначило ее блистать при дворе, в яркости светской жизни. Но волею судьбы родите ли ее были свергнуты с престола обширных своих владений и сосланы далеко-далеко, в холодные края. Там, в заточении, не видя вокруг никого, кроме грубых стражей, маленькая принцесса подрастала, мечтая о свободе и путешествиях. Она ждала прекрасного принца, который освободил бы ее. Шло время. Родители ее умерли. Она сама делалась все старее и старее. Надежды ее истаивали, словно великолепные ковры снега под солнцем весны. И вот однажды она была освобождена…
– Прекрасный принц приехал! – звонко воскликнула Еленушка, детски раскатисто выговаривая звонкое «эр».
– Нет, – отвечала я. – Бедную принцессу освободила новая правительница страны.
– А принц? – настаивала малютка.
– Принц к тому времени уже давно был женат. Да он и не был принцем, он был едва ли не простым солдатом.
– А потом он всех победил? – спросил десятилетний Владимир.
– Увы! Ему некого было побеждать.
– А что же сталось с принцессой? – любопытствовала Соня.
– Она уехала в другую страну, где правила ее тетушка, сестра ее отца.
– И была там счастлива?
– Надо думать…
Я уже успокоилась и сама чувствовала легкую иронию в своем голосе.
– Но ведь это не может завершиться так! – заговорила молчавшая до сих пор Ирина, двенадцатилетняя девочка, неприметная в отличие от своей старшей сестры. У нее были чуть округлые кроткие карие глаза, а русая коса прибрана скромно на затылке. – Что-то должно было произойти, должно… – повторила она дважды.
– Что же могло произойти? – Я задумалась. – Но вот, извольте. Некая дама описала жизнь прекрасной и несчастной принцессы, выразив эту горестную жизнь в словах. Слова эти жили на страницах рукописи, позднее рукопись издали и сделали книгой. Книга зажила своей жизнью, а в книге жила судьба принцессы…
Ирина посмотрела на меня со всей серьезностью скромной двенадцатилетней девочки и кивнула, соглашаясь.
Я спросила Филиппа Андреевича, кто такая Ксения, роль которой только что исполнила Соня. Он отвечал мне любезно, что Ксения, по-видимому, лицо вымышленное[130] , а сама трагедия, сцену коей представили дети, написана директором театра, называемого «Российским», Александром Петровичем Сумароковым, и называется в свою очередь: «Дмитрий Самозванец».
– А это историческое лицо? – спросила я.
– О да! Эта история произошла в начале прошлого столетия. (То есть семнадцатого. (
Я чуть было не сказала неосмотрительно, что ведь это очень опасно – учить в России мыть руки перед едой или же ноги перед отходом ко сну, однако вовремя удержалась от неосторожных слов, которые могли оскорбить чувство патриотизма, коим милый мой собеседник, несомненно, был наделен…
– …Впрочем, в пьесе Сумарокова горемыка Дмитрий изображается жестоким насильником, наподобие шекспировского Ричарда III, – заметил Филипп Андреевич.
– Автор также хорошо знаком с трагедиями Расина, – дополнил Андрей…
Я провела в гостеприимном доме Филиппа Андреевича и его супруги весь день. Когда после ужина детей отсылали спать, Еленушка потянулась ко мне; я нагнулась к малютке, она охватила ручками мою шею и прошептала мне на ухо громко и душисто:
– Я знаю, это вы!..
– Кто? – прошептала я в ответ, улыбаясь.
– Принцесса!..
И до самого моего отъезда она имела вид гордый и веселый, будто бы открыла и сохраняла прекрасную тайну.
Филипп Андреевич и Наталия Федоровна уговорили меня погостить у них до отплытия «Серпентины». Мы оставались втроем в гостиной. Часы пробили одиннадцать. Наталия Федоровна сказала, что существует еще нечто важное, что она и ее супруг должны передать мне. Она ненадолго покинула нас и скоро вернулась с бархатным футляром, который отдала мужу. Филипп Андреевич протянул футляр мне, сказав при этом, что его отец перед смертью своей держал этот футляр в своих руках, перебирал слабеющими пальцами его содержимое, поднося к губам, запекшимся в болезни, каждую вещицу.
Я открыла футляр и увидела браслет-змейку, и кольцо, и маленькие золотые серьги, которые носила давно, давно… Все это было оставлено госпоже Сигезбек для передачи Андрею… О, как давно… Золотые драгоценные безмолвные свидетели моей юности… Я плакала, уронив лицо в ладони, плакала горько… Затем я сказала, что не могу взять эти украшения.
– Я велела отдать их моему возлюбленному, чтобы они напоминали ему обо мне. Теперь я хочу, чтобы эти драгоценные вещицы достались его прекрасным внучкам и оттеняли своим скромным сверканием их живую красоту и прелесть.
Я просила передать браслет Соне, поскольку имя ее означает мудрость, символизируемую обыкновенно изображением змеи. Красивое кольцо я назначила Еленушке, а серьги – Ирине:
– Она, наверное, всегда будет причесываться гладко, и эти сережки очень ей пойдут…
Как обыкновенно и не странно переплетаются в жизни гротеск и возвышенное, трагедия и комедия! Сегодня за обедом восьмилетний Федор спросил, обратившись к отцу:
– Папа, а это правда, будто в России прежде не мыли рук, а какой-то Дмитрий выучил всех мыть руки перед куша ньем и ему за это отрубили голову? Разве такое возможно?
