Все это я повторяла как заклинание.
Тут внезапно явился на палубе Мельгунов и, увидев нас, горячо уверял, что комендантский дом в крепости будет всего лишь временным нашим пристанищем и никто не намеревается вновь арестовывать нас и заключать в узилище… Мы слушали с недоверием. И вдруг Елизавета тихо произнесла, почти прошептала, глядя прямо на меня, на мое лицо:
– Вы поплывете с нами в Горсенс?
– Нет, – отвечала я, также полушепотом, – но мы ведь не оставим друг друга…
Она вновь прикрыла глаза.
Мельгунов провел нас по крепостному валу, затем показал в жилище коменданта приготовленные для нас комнаты. Елизавета просила позволения, чтобы священник служил благодарственный молебен. Оказалось, в этот самый день, много лет назад, Екатерина заняла престол Российской империи. Еще повод для благодарственного богослужения. Принцы и принцессы провели какое- то время в церкви, затем обедали. Мельгунов объявил им, что они могут свободно переходить с палубы судна в крепость и назад, прогуливаясь таким образом. Кажется, мы все останемся живы и невредимы. И свободны.
Прибыл курьер, и мы снова пребывали какое-то время в тревоге. Но, как оказалось, он всего лишь доставил письма императрицы к датской королеве.
Имущество принцев погружено на «Полярную звезду». Циглер и госпожа Лилиенфельд плывут вместе с принцами и принцессами в Данию и там передадут их с рук на руки, что называется, приближенным королевы Юлианы Марии, их тетки.
Мельгунов не преминул заверить освобожденных узников:
– Вы вечно пребудете несчастны, если окажете себя не благодарными.
Отвечать, разумеется, пришлось Елизавете, которая была несколько бледна после перенесенного испуга, однако говорила твердо:
– Бог нас накажет, если мы забудем такия матери нашей милости; мы вечно пребудем Ея величества рабы и никогда из воли Ея не выступим; она наша мать и воскресительница, и мы на одну ее надеемся, а больше ни на кого!
Я полагаю, императрица сдержит свое обещание и будет выплачивать Брауншвейгскому семейству деньги для его со держания в Горсенсе.
«Полярная звезда» пойдет под купеческим флагом, и военные матросы одеты, как матросы купеческого судна.
Принцев и принцесс сопровождает целая свита. Кроме Циглера и госпожи Лилиенфельд с ними поплывут известный Карл Бошняк, священник Иоанн Ильин с двумя псаломщиками, а также дети кормилиц, выросшие вместе с принцами и принцессами. Взяты на корабль также и лекарь Попов и две служительницы, деревенские девки, некогда привезенные для услужения принцессам. Не знаю, кого из них оставят в Дании, а кого возвратят в Россию.
Я много плакала, прощаясь с моими воспитанниками, в особенности же с милой Елизаветой. Мы заключали друг друга в объятия несчетное число раз, целовались и вновь и вновь обещались писать друг другу. Она долго еще махала мне с палубы шелковым белым платком, а я бежала по берегу, словно могла нагнать уходящий в море корабль «Полярная звезда».
Я в Архангельске, в доме купца Паульмана. Через несколько дней отплывает корабль «Серпентина», груженный пенькой и лесом. Я доберусь до города Данцига. Боже, как странно быть свободной! Я постоянно чувствую нехватку чего-то, мне недостает моей прежней, привычной мне несвободы…
В столовой бьют часы. Двенадцатилетняя Вероника, дочь Паульмана, оставляет пяльцы. Сейчас подадут кофе. Мне все чудится, будто вот-вот войдет Елизавета, маленькая девочка, и Екатерина вбежит, смеясь, и покажет мне свой новый рисунок…
Я отослала письмо брату Карлу. Разумеется, он не мог за быть меня. Но едва ли он числит меня среди живых. Мое своего рода воскрешение несомненно явится для него полней шей неожиданностью. Приятной неожиданностью? Или же для тех, кого близкие похоронили в своих сердцах и душах, лучше не воскресать и не возвращаться?.. Нет, нет, Карл не оставит меня. Но все же мне придется иметь дело с его взрослыми детьми. Как примут меня?.. О, свобода, желанная, долгожданная, сколько таишь ты в бурном своем просторе страшных мелей и рифов!..
Мне сообщили, что меня разыскивает некий корабельный лекарь с одного из русских купеческих кораблей, стоящих на якоре в порту. Этот корабль называется «Великий князь Константин», спущен на воду не так давно и назван в честь второго внука императрицы[128]. Я вновь испытала чувство страха.
Зачем возможно разыскивать меня? Кому я, всеми позабытая узница, могу быть нужна? Аптекарь Геербранд, приятель Паульмана, успокаивал меня и, в частности, объявил, что ему сей корабельный лекарь известен;
– Весьма добропорядочный человек! Говорит прекрасно по-немецки с берлинским произношением, учился в Германии, в Марбурге, и женат на моей племяннице Наталии! Здесь, в Архангельске, всем ведома печальная участь Брауншвейгского семейства, несмотря на завесу тайны, коей окружалось заточение несчастных принцев и принцесс. И кому теперь не известно, кого именно увезли на «Полярной звезде»! Однако Филипп Андреевич говорил именно о вас. Он всегда был уверен, что вы находитесь в узилище вместе с детьми принца Антона, и теперь несказанно рад, узнав о вашем освобождении. Он имеет к вам давнее поручение от своего покойного отца, придворного живописца…
Я слушала эту дружественную речь, словно бы одеревенев, и уже не в силах сознавать, где я и что я… Когда он произнес: «поручение», я испытала чувство неловкости; мне было странно, что он так спокойно об этом говорит… Ах да, я ведь стара и каковы могут быть поручения ко мне?.. А кто же это – «покойный отец»? Поверьте, я действительно в первые минуты не могла понять, о ком идет речь. Но вдруг, в одно мгновение словно блеск молнии и удар грома прояснили мой разум, мои чувства…
Я увидела эту молнию, как она сверкнула, и гром ударил в темя, заполнил уши гремением своим… Я ничего не видела, но очень недолго, несколько секунд, вероятно. Затем способность зрения возвратилась. Я вновь увидела окружающие меня лица, уже успевшие обрести выражение тревоги. Я нашла в себе силы для улыбки.
– Я бы хотела как возможно скорее встретиться с этим лекарем, – сказала я спокойно.
Впрочем, никто не поверил моему спокойствию. Да я и сама не верила себе. Ночью я не могла уснуть. Глаза жгло, как будто они были засыпаны песком. Я задыхалась около часу и, сидя на постели, открывала то и дело рот. Я не плакала и не думала… вы сами знаете, о чем… о ком… Я ни о чем не могла думать… ни о ком… Все мое существо сосредоточилось на мучительном задыхании. Я не могла закрыть глаза, так мне было больно. Это спасало меня.
…Чулки на его длинных ногах белые, штаны желтые атласные; белый шейный платок завязан бантом; кафтан и камзол бирюзового цвета и красиво вышиты. Трость с набалдашником в виде конской головы придавала ему несомненно солидность. Он чуть выставил вперед правую ногу и отставил руку с тростью. Пряжка башмака блеснула, и манжета белая повисла, прикрыв на миг пальцы. Он поклонился мне. Я бы не назвала это неуловимым сходством, потому что это было сходство явственное. Он был таким же высоким и худощавым. Парик с косичкой и плотно прижатыми к лицу тугими буклями, казалось, еще более удлинял его и без того вытянутое лицо. Нос его был крупный и резко выдавался на худом лице. Это был мужчина лет сорока… Я смотрела на него неотрывно и все же никак не могла увидеть его, то есть охватить своим неотрывным взглядом. И мне казалось, что едва я закрою глаза, как не смогу уже видеть его, то есть не смогу представить себе его, каков он… Я пыталась почувствовать, сколько же мне лет. Я знала, но я не чувствовала. Я чувствовала себя молодой девушкой, но я знала, что любое зеркало опровергнет это мое чувствование легко. Я знала, что в зеркале я всегда буду видеть неведомую мне и старую женщину. Я всегда буду знать, что это всего лишь я, но чувствовать это, чувствовать свое тождество с этой старой женщиной я никогда не буду…
– Я узнал о вашем приезде… – начал он…
Я вздохнула, позволив себе совсем немного приоткрыть рот. Голос его превратился в шум невнятный; слова безличные и смутные пробежали падением легких камешков… Я сидела против него. Я знала, что его
