голове и подумала о том, как мало я – увы! – пригодна для защиты и поддержки принцессы…

Граф Миних объявил солдатам, в чем дело. Все громко отвечали, что готовы идти за ним повсюду. Проявляя в очередной раз циническое чувство, я предполагаю, что многие из них надеялись на возможные почести, награды и различные послабления…

Солдатам приказали зарядить ружья. Один офицер и сорок солдат были оставлены при знамени. Остальные, под началом фельдмаршала, отправились во дворец регента. Офицеры, стоявшие на карауле у дворца Бирона, уже были готовы действовать. Фельдмаршал приказал Манштейну стать во главе двадцати человек и, войдя во дворец, арестовать герцога, а в случае малейшего сопротивления убить его без пощады!..

Манштейн вошел и, во избежание слишком большого шума, велел своему отряду следовать за собою издали. Все часовые пропустили его без малейшего сопротивления. Од ни уже все знали, другие полагали, что он мог быть послан к регенту по какому-либо важному делу. Он прошел сад и беспрепятственно дошел до покоев. Не зная, однако, в какой комнате спал герцог, Манштейн пребывал в большом затруднении, недоумевая, куда же идти. Чтобы избежать шума и не возбудить никакого подозрения, он не хотел также ни у кого спросить дорогу, хотя встретил нескольких слуг, дежуривших в прихожей и в галереях и коридорах. После минутного колебания он решился идти дальше по комнатам в надежде, что найдет наконец-то спальню герцога. Действительно, пройдя еще две комнаты, он очутился перед дверью, запертой на ключ. К счастью для него, дверь оказалась двустворчатая, и слуги позабыли задвинуть верхние и нижние задвижки. Таким образом он открыл эту дверь без особого труда.

На огромной кровати спали глубоким сном герцог и его супруга, не проснувшиеся даже при шуме растворившейся двери.

Манштейн, подойдя к этой кровати, решительно отдернул полог и сказал громким голосом, что имеет дело до регента. Герцог и его супруга проснулись и закричали оба что есть мочи, не сомневаясь, что он явился к ним с недобрым известием. Манштейн стоял с той стороны, где лежала герцогиня. Герцог внезапно рывком соскочил с кровати и хотел было бежать. Но Манштейн поспешно обежал огромную кровать и бросился на регента, сжав его обеими руками. Герцогиня лежала в полуобмороке. Подошли солдаты, во главе коих Манштейн был поставлен. Он ослабил хватку, и тотчас герцог вскочил на ноги и сыпал удары кулаками направо и налево. Но гвардейцы живо ответили ему ударами прикладов, повалили его снова на пол, сунули в рот кляп, наспех сделанный из какого-то платка, брошенного на постели, вероятно герцогининого. Затем они связали регенту руки за спиной шарфом одного из офицеров и отнесли полуголого Бирона на улицу, где накрыли шинелью и положили в карету фельдмаршала. Рядом сел офицер, и карета помчалась в Зимний дворец…

Покамест все это происходило, я сидела в спальне принца и принцессы. Мы расположились втроем вокруг небольшого стола и ждали. Его светлость, поднявшись, снял нагар со свечей и вдруг предложил Ее высочеству непринужденно:

– Разложите пасьянс, Анна, так вам будет легче ждать!

– Я боюсь, не сойдется, – отвечала принцесса словно бы машинально.

– Хотите, я разложу, – вызвалась я с некоторой неуверенностью.

– Ежели будет раскладывать Ленхен, то непременно сойдется! – улыбнулся вновь Его светлость.

Ее высочество своими руками вынула колоду из маленького шкафчика. У меня хватило ума на этот раз, и я принялась за раскладку самого простого из пасьянсов, известных мне. Это «Mariage», или по-русски «свадьба»; пасьянс, в котором в случае успеха червонная дама ложится рядом с червонным королем. Фактически невозможно, чтобы этот пасьянс не сошелся. Его светлость следил, посмеиваясь, как двигались мои руки с картами. Он то и дело обращался к жене и приглашал ее следить также за раскладкой. Принцесса улыбалась принужденно, переплетала пальцы рук и, бросив короткий взгляд на столешницу, где пестрым веером ложились карты, вдруг принималась расхаживать взад и вперед по комнате. На комоде красного дерева громко тикали французские часы, украшенные бронзовыми фигурками спящего Амура и склоняющейся над ним с факелом Психеи…[93]

В это самое время герцогиня Бенигна выбежала в одной сорочке на улицу, на холод, и бросилась было вслед за каретой, увозившей ее супруга. Один из солдат ухватил ее грубо и окликнул Манштейна, спрашивая, что с ней делать. Тот велел отнести ее назад в спальню, но солдат решил не утруждать себя и швырнул герцогиню прямо в кучу снега. Впрочем, командир караула тотчас приказал отвести ее в ее покои, что и было исполнено.

Затем подполковник Манштейн должен был арестовать младшего брата регента, Густава Бирона, который числился подполковником гвардейского Измайловского полка. Надо, впрочем, заметить, что его любили в полку. Поэтому часовые в его доме начали сопротивление. Но их легко схватили и приказали молчать, грозя лишить жизни при малейшем шуме. Манштейн беспрепятственно вошел в спальню младшего Бирона, разбудил его и сказал, что должен переговорить с ним об одном деле чрезвычайной важности. Затем он подвел подполковника Густава к окну и объявил, что имеет приказ арестовать его. Тот, в свою очередь, попытался открыть окно, чтобы звать на помощь, но ему объявили, что его старший брат уже арестован, а также пригрозили смертью при малейшем сопротивлении. Солдаты вышли из соседней комнаты, подали Густаву Бирону шубу, затем свели вниз, посадили в сани и повезли также в Зимний дворец.

Между тем другой адъютант фельдмаршала, капитан Кенигфельс, арестовывал графа Бестужева…

Пасьянс, разумеется, сошелся. Вскоре дежурный офицер доложил, что бывший регент помещен в офицерскую дежурную комнату во дворце. Также отдельные комнаты были отведены Бестужеву и Густаву Бирону. Герцога с семейством отправили в Шлиссельбургскую крепость, но его старший сын Петр оставлен во дворце Бирона, поскольку серьезно болен.

Войскам, находящимся в Петербурге, отдан, естественно, приказ стать под ружье и собраться у дворца.

В спальне Ее высочество поспешно и с моей помощью прикрепляла к платью ленту ордена Святого Андрея[94]. Принцесса казалась мне возбужденной и сосредоточенной. Накинув на плечи простую беличью шубку, таким образом, чтобы видна была орденская лента, Ее высочество вышла на балкон, показавшись народу. Она объявила себя великой княгиней и правительницей империи до тех пор, покамест император не достигнет совершеннолетия. Все присягнули на подданство, и в присяге упомянута великая княгиня, в прежней присяге регент не поминался. На улицах сняты пикеты, расставленные герцогом для предупреждения возможных выступлений против него. Все видятся мне радостными…

Однако же Андрей уверяет меня, что эта революция не будет последнею и что те, кто наиболее потрудились для нее, падут, быть может, первыми…

Опишу теперь суматошные дни, последовавшие после переворота, или, как Андрей это называет, революции. Ее высочество теперь великая княгиня, и я так и буду именовать ее в своих записках. Она приказала арестовать генералов Бисмарка и Карла Бирона. Первый – близкий родственник герцога – женат на сестре герцогини и занимал в Риге должность генерал-губернатора. Второй – старший брат герцога – начальствовал на Москве; он был величайшим врагом брата во время его могущества, но, несмотря на это, разделил падение регента.

Андрей скептически разобрал происшедшее. Он полагает одной из причин успеха этой революции нерадение гвардейцев:

– Ежели бы хоть сколько-нибудь из них исполнили свой долг часовых и не пропустили бы фельдмаршала в Зимний дворец, предприятие графа Миниха не удалось бы.

– И ты был бы доволен подобным оборотом дела? – Я удивилась и даже рассердилась.

Но он продолжал развивать свои идеи:

– Разве речь может идти о моем довольстве или недовольстве? Ты знаешь мое сочувствие великой княгине. Но это нерадение и вольность гвардейцев может сулить в будущем но вые революции. Кстати, гораздо легче было бы арестовать герцога средь бела дня, ведь всем было известно, что он является к принцу и принцессе в сопровождении всего лишь одного адъютанта. Графу Миниху или даже какому-нибудь другому надежному офицеру стоило только дождаться его в прихожей и объявить арестованным при выходе. Но фельдмаршал любит, чтобы все его предприятия совершались с блеском, пусть даже и мишурным, и потому избрал самые затруднительные средства…