комнатах маленького императора. Принцесса боится, что младенца отравят. Я не вижу в подобном страхе никакого смысла. Ведь если маленький император погибнет, карьера Бирона окончится самым что ни на есть естественным образом. Женщины, приставленные к маленькому Ива ну еще Ее величеством, кажутся мне безусловно преданными и любящими ребенка. Однако Ее высочество сумела убедить меня в правоте своих страшных предположений. Ей известна давняя дружба Бирона с принцессой Елизаветой, салон которой в последнее время очень оживился, и ясно, почему. Регент бывает у нее едва ли не ежевечерне. Он будто бы заявил, что следует выслать принца и принцессу в Германию, на родину принца. Другие его слова были якобы о маленьком императоре, которого следует свергнуть, поскольку истинным наследником престола надобно считать голштинского принца, внука Великого Петра.

Я спросила Ее высочество, какую выгоду могут находить регент и принцесса Елизавета в свержении маленького императора. Принцесса утомленно покачала головой и объяснила мне, что для достижения власти существуют более верные пути, и даже и бесспорные, нежели регентство. Ей известны планы герцога обвенчать принцессу Елизавету со своим старшим сыном Петром и выдать дочь Гедвигу за принца Голштинского.

– Если дать ему время, он счастливо осуществит свой проект, – сказала принцесса.

Я думаю об этих ее словах. Мне они представляются знаменательными. Она говорит: «Если дать ему время…» Стало быть, она готова сделать все возможное, чтобы он этого необходимого для осуществления его прожектов времени не получил!

Можно более не строить иллюзий. Принц и принцесса фактически находятся под домашним арестом. Юлию и меня во дворец не допускают. Принц уволен от занимаемых им прежде военных должностей. Он более не генерал-лейтенант, не подполковник гвардии и не шеф кирасирского полка.

Бирон смеется над попыткой принца «помятежничать», так называет это регент. Хороший повод для веселья – аресты и пытки!

Фельдмаршал теперь постоянно бывает в покоях принца и принцессы, передавая им различные распоряжения регента. Граф Миних-старший добился, по настоянию Ее высочества, дозволения мне и Юлии снова бывать во дворце…

– Лучше бы тебе держаться подальше от всего этого! – вырвалось у Андрея.

Я сказала, успокаивая его, что мне-то опасность вовсе не угрожает. Он махнул рукой даже раздосадованно, и мы стали целоваться. Он ведь и сам понимает, что в складывающихся обстоятельствах у меня не остается выбора, кроме как плыть по течению, и, между прочим, в бурных волнах…

Принцесса ведет беседы с Минихом-старшим. Она наконец-то убедила мужа в своей правоте. Фельдмаршал усердно угождает регенту, выказывая к нему большую привязанность. Герцог Бирон, в свою очередь, разумеется, не доверяет ему, однако почти ежедневно обедает с ним в своих покоях, а вечерами подолгу они разговаривают наедине. Ее высочество держится замкнуто и постоянно печальна. Она ни с кем не откровенничает, и я не составляю исключения. Но все же я могу полагать, что со мною она более чем откровенна. Если бы вы видели, как она украдкой сжимает мне руку… Нет, я знаю все и ничему не удивлюсь!..

Карлхен в очередном письме неожиданно пригласил меня в Ригу. Он пишет, что родители его невесты охотно предоставят мне временный приют, а затем я могла бы возвратиться к тетушке Адеркас, которая чрезвычайно тоскует обо мне. Но я ведь это знаю, потому что она в каждом своем письме пишет о своей тоске! Я преотлично понимаю их желание высказать мне прямо все свои опасения. Но у них ведь нет такой возможности. Иначе они бы прямо написали мне, что Россия весьма опасна для жительства в ней. И я бы ответила на это словами принца Гамлета из пьесы Шекспира; то есть я бы сказала, что весь мир – тюрьма, а Дания, то есть в данном случае, Россия, – всего лишь одно из тюремных помещений! Вот фаталистический пассаж, который, я думаю, понравился бы Андрею. Но я не стану ему говорить, он и без того сильно тревожится обо мне…

Сегодня регент был в покоях принцессы. Она плакала и говорила, что охотно оставила бы Россию и уехала бы в Германию со своим супругом и сыном. Она посмотрела на герцога Бирона сквозь слезы и вдруг произнесла прерывающимся голосом:

– Ежели вы примете такое решение, мы оба, принц и я, непременно будем согласны…

Герцог несколько раздраженно возразил, что ей не следует верить нелепым слухам и что она и принц должны быть окружены всяческим почтением как родители императора! Я в страхе ждала, что он обратит свой взгляд на меня. Юлии в комнате не было. И ведь браня «нелепые слухи», как он это назвал, он вполне мог предположить, будто эти слухи приношу именно я! Но, к счастью, он не обращал на меня внимания.

На ночь я осталась во дворце, по настоянию Ее высочества, разумеется. И сейчас расскажу о событиях знаменатель ной ночи. Кое в чем я и сама участвовала, другое знаю по рассказам участников и очевидцев.

В тот день фельдмаршал обедал с герцогом и при прощании герцог попросил его возвратиться вечером. Они засиделись долго, разговаривая о многих событиях, касавшихся настоящего времени. Герцог был весь вечер озабочен и задумчив. Он то и дело переменял разговор как человек, находящийся в состоянии рассеянности, и ни с того ни с сего спросил фельдмаршала:

– Случалось ли вам во время военных походов предпринимать нечто важное по ночам?

Этот неожиданный вопрос привел фельдмаршала почти в замешательство; он уже вообразил, будто регент догадывается о некоторых намерениях его и принцессы. Однако фельдмаршал не показал своего волнения как человек сильной воли. Он отвечал спокойно, что не припоминает, чтобы ему случалось предпринимать нечто необыкновенное ночью, однако для него является правилом пользоваться любыми обстоятельствами, ежели они благоприятны для дела.

Фельдмаршал приехал из дворца герцога домой в пол ночь. Он тотчас послал за своим адъютантом, полковником Манштейном[92], который, естественно, не замедлил явиться. Они сели вдвоем в карету и отправились в Зимний дворец. Фельдмаршал и Манштейн вошли в покои принцессы через ее гардеробную. Я была заранее уведомлена обо всем и ждала, понимая, что в случае провала задуманного дела погибну и я. Я раздумывала о слезах принцессы при ее разговоре с герцогом. Конечно же, она притворялась, она вовсе не намеревалась покидать Россию. Но в то же самое время слезы ее были искренни. Она плакала от страха и тревоги. Прежде всего она, вероятно, тревожилась о судьбе маленького Ивана… И все же притворство, проявленное Ее высочеством, смутило меня. Кому из людей не случается притворяться! Но я привыкла к ее чистой детской искренности… Но ведь невозможно всю жизнь оставаться ребенком!.. Однако мое смущение, мое чувство неловкости не проходит…

Фельдмаршал и его адъютант ждали в гардеробной. Я вошла в спальню принца и принцессы. Оба не ложились и сидели при свечах, полностью одетые, ожидая известий. Я чувствовала сердцебиение. Едва завидев меня в дверях, Ее высочество поднялась с кресел. Принц, глядя на нее неотрывно, не встал, однако же. Ее высочество обернулась к мужу и смотрела на него почти умоляюще. Он кивнул и внезапно бегло улыбнулся, словно бы стремясь ободрить ее.

Принцесса вышла к Миниху одна. Я остановилась в стороне поодаль и замерла у стены, опустив руки и чувствуя беспомощность и тревогу. Ее высочество проговорила с фельдмаршалом не более нескольких минут. Затем Миних приказал Манштейну позвать в галерею близ покоев принцессы всех офицеров, находившихся во дворце на карауле.

Спустя еще несколько минут галерея заполнилась гвардейцами. Ее высочество, заметно волнуясь, выступила вперед и заговорила. Она сказала по-русски, что уже нет возможности далее терпеть оскорбления, наносимые регентом ей самой и ее супругу. Она говорила звонко и сильно. Сказала также, что опасность угрожает и маленькому императору. Наконец она сказала, что постыдно терпеть далее эти оскорбления и потому она переходит к решительным мерам и поручает фельдмаршалу Миниху арестовать герцога, надеясь на по мощь и офицеров, которые будут исполнять его приказания.

Ее высочество протянула руку, и каждый офицер приложился к ее руке. Я удивилась, приметив, что рука Ее высочества не дрожит. Затем она решительно подходила и крестила каждого и целовала в обе щеки. В эти минуты она была очень хороша и виделась настоящей государыней России, правительницей, преисполненной величия и в то же время простой, понятной своим подданным.

Офицеры под началом фельдмаршала спустились, топая, вниз, чтобы поставить караул под ружье. Ее высочество порывисто обняла меня и припала лицом к моей груди. Я осме лилась погладить ее ласково по