- Слушай же, что скажу тебе, - воскликнула Катерина, изгибая брови и подходя к нищему с стиснутыми кулаками, - коли ты за тем пришел - вон ступай отселева, вон! чтобы духом твоим здесь не пахло, нехристь ты этакой!.. Проваливай!
- заключила она, выпрямляясь и нетерпеливо указывая на ворота.
- Да ты послушай прежде, что он скажет-то… вот ты всегда так! - начал плачевно Лапша, - выслушай прежде… тринадцать рублев сулит…
- А хошь бы тысячу, по мне все одно! А ты и обрадовался! - подхватила она, обратившись к мужу с негодующим, блестящим взглядом. - Тринадцать-то рублев дороже, стало, родного детища?.. Долги, говоришь, платить надо, хлеба нету?.. Коли такая уж бедность одолела, что ж ты сам нейдешь наниматься? а? Ступай с ними, иди!.. Я пока не жалуюсь: ребята мои не в тяготу мне, не скучаю ими! Мне этого, что он говорит, ничего этого не надо! Плюю я на его деньги! Пока сила есть во мне, пока руками владаю, будет у нас и хлеб и одежда, какая ни на есть, - все будет!.. Да я за срам-то за один, что ты говоришь мне об этаком деле, не возьму с тебя денег! Ах ты, нехристь, что выдумал! а?.. Словно, право, сердце мое вечор чуяло: недобрые люди пришли… Вон же, когда так! вон, окаянные! чтоб ноги вашей поганой здесь не было!..
- О чем шумишь-то?.. - проговорил было Верстан; но Катерина разразилась таким негодованием, что он счел уже лишним продолжать переговоры.
Он снова сказал несколько слов на своем наречии; товарищи его перекинули мешки за спину и приготовились оставить ригу. Но каждый раз, однакож, когда
Катерина обращалась к мужу, Верстан пользовался случаем и подавал ему несколько знаков; он кивал Лапше головою за ригу.
- С чего это ты так, матушка… Господь с тобою! Кажись, ничем тебя не обидели… - сказал он, выходя из ворот, между тем как товарищи его, повинуясь его знаку, направились к лугу, куда выходили сараи. - Я так, примерно, сказал о мальчике, к слову пришлось… Никто тебя не понуждает… Знамо, твое детище; не отдаешь - силой никто не возьмет…
- Ступай, ступай! одно слово: ступай! - крикнула Катерина, нетерпеливо махнув рукою.
В ту самую минуту, как она обернулась назад, Верстан подал Лапше новый знак и указал ему на луг; тот кивнул головою и медленно поплелся за женою.
Ступив на тропинку, ведущую к задним воротам, Катерина раза два взглянула на луг и покосилась на мужа; но всякий раз Лапша принимался кашлять; лицо его делалось таким плаксивым и жалким, что у нее всякий раз расходилось сердце и остаток гнева, готовый пасть на его голову, ослабевал сам собою. Кашель продолжал душить Лапшу до той минуты, пока жена не исчезла за воротами; он весь тогда как будто даже оживился. Постояв минут пять подле ворот и время от времени посматривая в щели, он вдруг приподнял брови и пустился отхватывать задами по направлению к лугу. У самого последнего сарая, которым оканчивалась деревня, он встретился с нищими; они стояли, подпершись палками, и, как видно, ждали его, потому что лица их были обращены в его сторону.
- Ну уж, брат, баба у тебя! вот так уж баба! - сказал, посмеиваясь, Фуфаев, который узнал Лапшу по его шагу, - настоящим веником выпарила! А я еще жениться сбирался, невесту приискивал; нет, спасибо; закажу другу-недругу!..
- Я ведь вам сказывал, - начал Лапша, - ничего с ней не сделаешь…
- А ты и поддался ей! - грубо перебил Верстан, - уж не говорил бы лучше, не срамился!.. Слышь, добрый человек, полно ты ее слушать-то; отдай парня; отдай, говорю; ты отец - стало, и сын твой; дочь у матери, сын у отца под началом - уж это по закону так водится… Что ты ее слушаешь! знамо, баба пустоголовая, с ветру врет, сама своей пользы не ведает. И то сказать: съедим мы, что ли, парня-то?.. цел останется… Главная причина, деньги возьмешь, долги отдашь… Потакай ей, она пуще тебя запутает; уж мы видим, какая баба: заноза!.. Може статься, и пропал-то все через нее… Видано ль дело, чтобы баба такое распоряжение имела?.. Плюнь ты на нее, не слушай! Спасибо скажешь, добрый человек попался, к добру наставил… Деньги возьмешь, долги отдашь… Сам ведь сказывал: нет тебе спокою ни днем, ни ночью.
В короткий промежуток свидания с нищими сегодня утром и накануне Лапша действительно успел уже передать им почти все свои горести. Он, как уже сказано, никогда не пропускал случая жаловаться на горькую судьбу свою; минуты эти были для него лучшими во всей его жалкой жизни; он как будто оправдывал тогда сам перед собою свои слабости и, полный чувства собственной правоты, начинал тотчас же бодриться. Обвиняя Катерину, будто она во зло употребляла свою власть, Верстан сильно польстил ему; Лапша не подтверждал обвинений, не бранил жены, но зато каждый раз, как заходила речь о ней, опускал брови, пожимал плечами, подгибал колени и очень охотно принимал вид жертвы.
Но все, что ни говорил- Тимофей о горьком своем положении, уже было известно нищим, особенно Верстану. Ясно видно было, что Филипп распоясался накануне за попойкой и, передав им кой-какие подробности о брате, указал вместе с тем, как вернее на него действовать. Старый нищий, надо отдать ему справедливость, ловко пользовался уроком: он то возбуждал в нем бодрость, говорил ему, что он, глава семьи, может распоряжаться сыном как хочет, советовал забрать жену в руки; то начинал пугать его, принимался высчитывать долги его, напоминал ему о приезде господ, сожалел о нем, говорил, что господа, наскучившись жалобами на него, верно сошлют его на поселение. Тринадцать рублей, конечно, деньги небольшие, но они составляли почти половину долга; отдав их, Лапша, без сомнения, спасал себя от половины жалоб - судьба его тогда значительно облегчалась… Так говорил Верстан.
Не было сомнения, что старший нищий хлопотал так много совсем не потому, что мальчик полюбился ему или пришелся по вкусу: он о нем мало даже думал; ему было все равно - этот ли, третий, десятый; в нахмуренных, плутоватых глазах его очевидно проглядывало какое-то намерение. Мальчик сам по себе: но он смекнул, видно, с кем имел дело, и убеждал так сильно Тимофея, имея, вероятно, в мыслях воспользоваться его простотою.
В начале разговора Фуфаев часто ввертывал прибаутки, которые для всякого другого, кроме Лапши, служили бы предостережением; но под конец, движимый чувством товарищества и, вероятнее, опасения (несмотря на свои шестьдесят лет,
Верстан владел страшною силой; величина кулаков его была соразмерна его исполинскому росту), Фуфаев перешел на сторону нищего и стал ему поддакивать.
Под влиянием того же чувства к нему раза два присоединялся и дядя Мизгирь.
- Ну, так как же, добрый человек, по рукам, стало быть?- сказал Верстан, когда убедился, что дело почти сделано.
- По мне хоть сейчас… - возразил Тимофей, молодцевато потряхивая головой и приподнимая брови чуть не до корня волос.
- Ладно. Стало, и разговаривать нечего…
- Так-то так… - начал Лапша и вдруг снова сплюснулся, как пузырь, в котором прокололи дырку.
