- Да, одна статья - оброк; другая статья - хочу просить, чтобы здесь оставили: больно по деревне соскучился… Хоша и нет никого сродственников, а все на своих поглядеть хотел. Уж, кажется, как хорошо было жить! Хозяин добрый, работой не отягощает; мы ведь больше по обойной части - дело не большой тягости и жалованье также хорошее получаем, а все сюда так тебя и тянет. Может статься, господа приедут; попрошусь - здесь оставят, здесь поживу…
- Ну, ну, прощай, Ваня; мне недосуг… есть дело одно… Смотри же не сказывай… особливо, коли наших увидишь. К нам потом заходи, - добавил принужденно Лапша.
- Как же! уж это беспременно! - радостно возразил Иван, причем улыбка его засияла еще пуще прежнего.
Во весь остаток этого утра Тимофей тщательно избегал встречи с женою. Когда время обеда соединило их вместе, усадило за один узенький стол друг против дружки,
Тимофей и тогда старался не смотреть на жену; он не переставал кашлять, всячески норовил показать, что ему сильно нездоровится. Беспокойный, встревоженный вид его, точно, легко было принять за нездоровье. Катерину все это мало трогало; она также, казалось, избегала взглядов его и разговоров. Но сколько мрачны и молчаливы были отец с матерью, столько веселы и говорливы были дети; особенно отличалась на этот раз Маша, старшая дочь Катерины. Всегда спокойная и тихая, она теперь на себя была не похожа: с той самой минуты, как отец, возвращаясь домой, сказал ей о приходе
Ивана в Марьинское, она вдруг повеселела. Откуда что взялось у нее: она неумолкаемо смеялась с маленькими братьями, ходила по всему дому, деятельно пособляла матери в хозяйственных хлопотах, причесала и повязала платком голову безумной Дуни, которая в эти два дня совсем почти не была дома; даже теперь, во время обеда, Маша говорила и смеялась больше других; но отец и мать, занятые каждый своими мыслями, не заметили этой внезапной перемены.
Тимофей поднялся с лавки прежде всех; он вышел в огород, прошелся раза два-три взад и вперед по тропинке, вошел потом в ригу и лег на солому. Но ему что-то не спалось: сколько ни ворочался он с боку на бок, сколько ни лежал с закрытыми глазами - сон не являлся. Он снова вернулся в избу и взлез на печку; но и там ему было как-то неловко; то же самое повторилось и на полатях и на лавке; словом, куда ни переходил он, куда ни укладывался - нигде не лежалось. Соскучившись, видно, перекладываться с места на место, взял он шапку и вышел на двор; но ему не стоялось точно так же, видно, как и не лежалось; со двора перешел он в огород, из огорода снова перешел на двор; подойдет к лугу, поглядит-поглядит, потрясет головою и снова идет к дому. В одну из этих прогулок он встретился с Петей.
- Куда ты, батя? - спросил мальчик, взглянув на шапку отца.
При этом вопросе Лапша поперхнулся, и кашель одолел его до того, что он долго потом держался обеими руками за грудь.
- Хотел вот пройти в лес… - сказал он, боязливо поглядывая на стороны, - я чай, теперь, после дождя- то, грибов много…
- Возьми меня с собою! - весело крикнул мальчик, как бы зная вперед, что отказа не будет.
- Ладно… пойдем… - возразил Лапша, сопровождая каждое слово тяжелым покрякиваньем и беспокойными взглядами. - В избе есть кто-нибудь? - примолвил он.
- Нет, ушли все. Мама и Маша пошли к пруду: братья на улице с ребятами.
- Пойдем-ка в избу, - сказал отец, оглядывая мальчика щурившимися глазами, - я чай, одеться надо… шапку возьми… лапти надень…
- Э! мне ничего!.. ведь теперь лето; я и так пойду… Тепло! - крикнул мальчик, засучивая свои штанишки.
Но Лапша, в котором все более и более заметно было смущение, сказал, что они пойдут далеко, что ночь может захватить их на дороге, что росы велики, такие теперь росы, хуже дождя вымочит!
Они вошли в избу. Тимофей стал пособлять ребенку надевать лапти.
- Э-э! - крякнул он неожиданно, опустил вдруг руки и тоскливо замотал головою.
- Что ты, батя?
- Так… что-то все нездоровится… что-то… - произнес Лапша, но снова как будто ободрился и сказал: - пойдем, бери шапку.
- То-то мамка-то подивится, как мы ей грибов-то принесем! - воскликнул
Петя, радостно выходя на крылечко, - вот какой ворох навалим ей грибов-то! - подхватил он, подымая худенькую руку на аршин от земли, - слышь, не взять ли нам кузова?
- Нет… мы так… лучше в шапку либо за пазуху…
- Ну, ладно!
И мальчик запрыгал вперед по тропинке, сопровождаемый отцом, который спешил миновать огород и с каждым шагом оглядывался назад.
- Мы, Петя, лучше нашим оврагом пойдем к лесу-то… Тут, знамо, ближе.
- Ну, что ж! пойдем!.. Я, батя, с тобой до смерти люблю ходить! - воскликнул
Петя, лицо которого сияло радостью и красноречиво подтверждало слова его. - Ну, что с ребятами-то пойдешь? кричат только, балуются, дерутся… Да и далеко-то в лес не ходят: все говорят: 'волк! волк!' Я чай, только стращают - а?..
- Знамо, стращают, - рассеянно проговорил отец. - Ты, Петя, если увидишь кого… по дороге идет, ты, мотри, скажи… - прибавил он, ускоряя шаги.
С этой минуты веселые, ласковые глаза мальчика начали с детской заботливостью устремляться во все части широкого луга, который развертывался все шире и шире, по мере того как оба они удалялись от деревни; но никого не заметил мальчик.
- А что, батя, где-то теперь наш дедушка Василий! Я чай, далеко теперь?.. - неожиданно спросил Петя, когда, оба очутились на дне глубокого оврага.
- Кто его знает?.. надо быть, далеко…
- То-то добрый старичок какой! уж такой-то добрый! такой. добрый!.. - простодушно сказал ребенок, -
