- Читай, Антон Антоныч, что там еще?.. Фу, какая пррро-пасть! - пробарабанил Соломон Степанович.
Письмоводитель глухо кашлянул и приступил к чтению. Странное дело! Антон
Антонович говорил с мужиками ясно, так что легко было понять каждое его слово; но как только принялся он читать (правда, по множеству бумаг, он торопился), изо рта его послышались звуки, весьма похожие на то, когда бутылку, налитую водою, опрокидывают горлышком книзу; тем не менее при большой привычке можно было разобрать следующее:
'Его благородию, почтенному человеку Соломону Степановичу Цыпкину от города Суздаля мещанина Григория Носкова всеслезное прошение.
'Ваше благородие, истинный благодетель человечества!
'Торгую я разным собранием промыслов, 'Судом страшным', 'Долбилой и
Гвоздилой', 'Мудростию Соломоновою', разукрашенных и золотом украшенных, и разными такими, и в лист и менее листа, для славы и забавы православного народа, нужного для часа смертного. Пришел я в село Малицы и взят был в полицию бурмистром, который есть самый пропащий человек, за продажу оных. А за что он взял и по какому праву? Почему, всеслезно прошу вас, истинный благодетель человечества, оное достояние мне отдать и чтоб я по малой цене продавал его, и христианам была от того польза. Все сие писал города. Суздаля мещанин Григорий
Носков руку приложил…'
- Ну, чорррт с ним! отпусти его! - послышался голос станового, - да скажи ему, чтоб деррржал ухо востро, то есть не насчет пррродажи картин, а насчет писания просьб… Навостррится, всем стрррочить станет; пожалуй, и к губернатору напишет - я этого не люблю! Ну, что там еще?..
- Письмо помещицы Хрюшкиной, Авдотьи Павловны, - с большею ясностью проговорил на этот раз Антон Антонович.
- Фу ты пррропасть, как пахнет! точно духами пишет, а не чернилами! И облатка голубая… Модница, нечего сказать… Читай, Антон Антоныч…
Стоявшим в прихожей снова показалось, как будто бутылку с водою опрокинули горлышком книзу.
'Милостивый государь Соломон Степаныч (забормотал письмоводитель), посылаю к вам крестьянина моего Акинфия с покорнейшею просьбою наказать его хорошенько. Не описываю вам причин моего неудовольствия, потому что описание это еще больше взволновало бы меня и расстроило мое слабое здоровье. Надеюсь, милостивый государь, вы, как всегда, уважите просьбу дамы, которая имеет честь быть вашей слугою
Авдотья Хрюшкина'.
- Фу, чорррт возьми, да что ж это она в самом деле? - прозвучал голос
Соломона Степаиыча, - что ж она думает, нам только и дела-то сечь ее мужиков! На неделе раз пять посылает…
- А пускай ее посылает, Соломон Степаныч, пускай посылает; это ничего… - с какою-то мягкостью произнес письмоводитель и вдруг, понизив голос, начал шептать что-то.
Петя испуганными глазами поглядел на мужика с подбитым глазом; но, к великому удивлению мальчика, лицо мужика оставалось так же весело и беззаботно, как и прежде; изредка разве тень неудовольствия пробегала по нем, но это было в тех случаях, когда вой бабы у крыльца раздавался звонче обыкновенного. А между тем шопот продолжался во второй комнате, где заседал становой.
- Ну, хорошо, - произнес, наконец, тоном примирительным Соломон
Степанович, - пускай убирается к чорррту, пусть его идет, когда так… Хорошо!..
Может домой ехать, скажи ему! да чтоб язык держал на привязи.
- Скажу-с… Ему не впервой-с, - вымолвил Антон Антонович и с этими словами снова явился в прихожую.
- Антон Антоныч, сделайте милость, батюшка… - заговорили опять, насовываясь друг на дружку, мужики, стоявшие у двери.
- Да что вы в самом деле? Сказал: погоди… Прочь! - чуть не крикнул дыневидный письмоводитель, принимаясь толкать мужиков, из чего можно было заключить, что чашечка его тщетно тыкалась в их ноги.
Мужики повесили голову, а Антон Антонович поднял свою несколько раскрасневшую тыкву и прямо пошел к подбитому глазу.
- Ступай с богом, Акинфий, - произнес он, понижая голос, который опять получил ясность и мягкость, - поезжай, брат, домой. Смотри только… понимаешь?
(тут он выразительно приложил указательный палец к губам и быстро потом перенес его к спине).
- Помилуйте, Антон Антоныч, нешто мы этого не знаем! нам не впервой! - возразил подбитый глаз, как бы гордившийся своими визитами в становую квартиру.
- Ну, то-то же! Ступай с богом… ступай! - кротко сказал письмоводитель.
Акинфий поблагодарил, поклонился и вышел. Не прошло минуты, дверь на крыльцо снова отворилась и пропустила высокого, статного и очень еще красивого человека, несмотря на то, что ему было уже под пятьдесят. В правильных чертах его и во всей осанке проглядывало какое-то достоинство; уже по одному спокойствию, с каким вошел он, можно было догадаться, что он явился по собственному делу, и притом такому делу, которое не имело большой важности. Столкнувшись почти нос к носу с письмоводителем, он не кланялся униженно, а сказал попросту: 'Здравствуйте, батюшка!' и принялся разглаживать окладистую белокурую бороду.
- Зачем пожаловал? - спросил Антон Антонович, любезно выставляя вперед свою дыню.
- А так, надобность своя есть; Соломона Степаныча надо видеть, - возразил бесцеремонно мужик, развил обеими руками бороду на две равные половины и отвел светлые глаза в сторону.
Взгляд его упал случайно на Петю, и, казалось, мужичка удивило присутствие такого мальчугана в квартире станового.
- Эй, Антон Антоныч! что ты опять застрррял? Кто там еще? - крикнул становой.
