- Ты, слышь, малый, коли назад приедем, не сказывай, что я в кабак ходил, - произнес Яков, обратившись к Пете, - заходил деньги разменять: целковый тяжел оченно, того и гляди карман прорвет… потому больше. Смотри же, не сказывай…
- Хорошо, - возразил Петя, которому в голову не пришло бы посещение кабака, если б Яков не надоумил его. Петя, обласканный, обнадеженный доброй барыней, думал о том только, как бы поскорее к ней вернуться; он так уж много слышал о становых, что перспектива лично увидеть станового нимало его не занимала.
Вино, выпитое Яковом с тою единственною целью, чтобы разменять целковый, не вызывало на лице его выражения горького вкуса, как это было, когда завтракал он луком и редькой, - нет, вино располагало его к задумчивым улыбкам и заметно склоняло ко сну. Вскоре мальчик, порученный дворовому человеку, мог бы убежать, не встретив малейшего сопротивления со стороны надсмотрщика: Яков заснул как убитый на дне телеги; но Петя не убежал: он будил Якова всякий раз, как попадалась деревня.
- Оставь… ну!.. не то, - бормотал Яков, - будут две белые церкви - там! - заключил он, тыкаясь лицом в сено.
Наконец над горизонтом мелькнули две белые церкви. Яков долго не верил этому. Он поднял голову, раскрыл глаза и взял вожжи тогда уже, когда телега подъехала к огромному селу, раскинутому между красивыми рощами и неоглядными пастбищами. Становой помещался по самой середине села; он занимал род флигеля, весьма похожего на домы станционных смотрителей в отдаленных губерниях; сбоку прилеплено было крылечко, устланное соломой. Подле крыльца стояла телега с сидевшей в ней молодой бабой, которая убивалась (плакала), иногда принималась даже кричать голосом. Ее всячески усовещивал и уговаривал высокий молодой мужик с подбитым глазом.
- Полно, дура, - говорил он, - что ты ревешь?.. Ничего, говорю, не будет - уж я знаю… Эк ее… не уймешь никак! Слышь, говорят, ничего не будет! разве впервые… Уж я знаю!..
Дворовый Яков Васильев, привязавший уже лошадь, но остановившийся, чтоб послушать, как плачет баба, толкнул Петю и сказал:
- Должно быть, сечь хотят… Она и убивается! мужа жалеет… То-то, брат, ты здесь насмотришься! оченно любопытно. Ну, пойдем!..
На нижней ступеньке крылечка сидел, пригорюнясь, седенький старичок лет восьмидесяти; под ногами его лежал короб, в котором суздальцы носят обыкновенно товар свой; на коробе пестрел сверток лубочных картин, которые на секунду обратили внимание Пети. Яков и мальчик вошли в небольшую бревенчатую комнату о двух запыленных окнах. Тут находилось человек пять мужиков, пришедших для прописки, а может быть, присланных господами и для других надобностей; все они теснились перед маленькой дверью, тщательно запертою изнутри. Почти в одно время с Яковом вошел и мужик с подбитым глазом. Немного погодя из двери выставился письмоводитель станового, человек уже почтенных лет, с лысой головой, похожей на дыню, обращенную завитком к публике; завиток этот был его нос, имевший даже какой-то зеленоватый оттенок.
- Антон Антоныч… сделайте милость, нельзя ли!.. - заговорили в один голос мужики, стоявшие у двери.
- Ах, отстаньте, пожалуйста! говорят, некогда; обождать можно… - вымолвил
Антон Антонович нетерпеливо, но без всякой злобы.
На дынном лице его изобразилось даже удовольствие, когда он взглянул на мужика с подбитым глазом; он подошел к нему, как к старому, доброму знакомому.
Петя, глядевший во все глаза на мужика и думавший, что его тотчас начнут сечь, увидел, что Антон Антонович, подходя к нему, сделал из ладони правой руки своей какое-то подобие чашечки, а подойдя еще ближе, принялся тыкать этой чашечкой мужика в ногу; от внимания мальчика не ускользнула большая монета, тотчас же упавшая в чашечку, которая быстро закрылась, как лист не-тронь-меня, когда в него попадает муха.
- Уж сделайте милость, Антон Антоныч, - проговорил в то же время мужик с подбитым глазом, подавая письмоводителю красивенькую записочку, запечатанную голубой облаткой с готическим вензелем, - ослобоните, пожалуйста; мы будем в надежде…
- Хорошо, хорошо; все это можно, - произнес Антон Антонович, мигая и чмокая губами,-подожди только… можно!..
- Откуда? - спросил письмоводитель, мгновенно теряя всю свою приятность.
- Помещика Бабакина… бродягу на земле на нашей поймали, приставить велено, - сказал Яков.
Петя так смутился, что не заметил, как из ладони письмоводителя снова сделалась чашечка, как затыкала она Якова в ногу и как закрылась потом, когда попал в нее двугривенный.
- Хорошо, брат, - сказала лысая дыня, - подожди; теперь некогда. Твое дело не к спеху! - заключил письмоводитель, направляясь к двери.
- Антон Антоныч… - заговорили опять в один голос пять мужиков.
- Отстаньте, говорю, после… Фу ты! пристали! Слышь, зовет!..
Из соседней комнаты раздался светлый голос, произносивший букву р таким образом, что, казалось, выбивали дробь на барабане.
- Антон Антоныч, куда вы запрррропастились… Ступайте скорей; дел множество… не перрределаешь.
- Иду-с! - проговорил письмоводитель, вырываясь из толпы мужиков, как из омута, и быстро исчезая в дверях комнаты, где становой чинил суд и расправу.
Станового звали Соломон Степанович: он точно самой судьбою предназначен был к своей должности.
