пришел?
- А вот оттуда… - сказал мальчик, указывая на конец деревни.
- Земля Бабакина! - произнес Никитич с некоторою торжественностью.
- Бабакинская! - подтвердила Авдотья.
- Что ж? там тебя и нашел этот барин-то, а? - спросил Никитич.
- Нет, - возразил несколько успокоенный Петя, - я собак запужался, в ригу попал к мужику, вот там… с краю… у огорода первая… Он взял да привел меня в деревню; к старосте вести хотел… да другой не пустил… они меня к барину-то послали… а барин сюда.
- Позвольте, сударыня, не извольте ничего… то есть, примерно, никаких, то есть, сумлений. Я сейчас все дело разведаю, - суетливо говорил управитель и поспешно заковылял вон из сада.
Полчаса спустя - время, которое употреблено было Ольгой Ивановной, чтоб окончательно обнадежить и успокоить мальчика, - Авдотья доложила, что Никитич ждет в саду с бабакинским старостой. Ольга Ивановна велела Пете следовать за собою и поспешила выйти. Никитич обо всем разведал. Прежде всего он бросился в ригу, указанную мальчиком, и так напугал мужика, что тот тотчас же во всем признался; потом Никитич пустился к старосте. Староста, узнавший обо всем случившемся через бабу, которая в свою очередь проведала о бродяге от Якова Васильевича, принял сначала Никитича очень грубо и от всего отпирался. Никитич начал с того, что выставил на вид сознание мужика, а потом сказал, что хуже будет, хуже затаскают и старосту и всех бабакинских мужиков, когда барыня подаст прошение в суд: бабакинским мужикам тогда не отделаться; барина нет; их просто заедят тогда; Ольга
Ивановна уж начала писать прошение; все улики налицо: и мальчик и мужик, к которому зашел он в ригу. Бабакинский староста подался на эти последние резоны; он позвал удивленного Федула, позвал Якова Васильевича и стал их допрашивать; сначала оба напрямик во всем отклепались: 'и знать не знаем и ведать не ведаем!', потом тут же, в один голос, сознались во всем. Делать было нечего. Бабакинский староста пошел к Ольге Ивановне, чтобы взять бродягу и вести его к становому. При этом известии Петя отчаянно бросился в ноги доброй барыне.
- Нет, нет, - сказала Ольга Ивановна, обратившись к бабакинскому старосте,
- я его не отпущу с тобою. Скажи человеку, которого пошлешь к становому с мальчиком, чтоб он лучше за ним сюда заехал. Я вам обоим дам за это на калачи.
Поди, староста, распорядись так, как я тебе сказала…
Староста сказал: 'Слушаюсь, сейчас велю запрягать' - и удалился. Но Петя продолжал обнимать ноги доброй барыни и рыдал еще громче прежнего. Он умолял ее совсем оставить его у себя, говорил, что барин непременно его высечет, когда узнает, что он рассказал обо всем; говорил, что становой посадит его в острог. Ольга Ивановна придумала все, что могла, чтоб только вразумить как-нибудь бедного мальчика; он оставался неутешен. Наконец она обратилась к Никитичу, который стоял в десяти шагах и не переставал обнюхивать свой большой палец, хотя на нем давно не было ни зернышка табаку. Она спросила, нельзя ли что-нибудь сделать, чтоб спасти мальчика от судьбы, которая ожидает всех пойманных на дороге без паспорта и непомнящих родства или прежнего места жительства.
- Да что сделать, сударыня? - возразил, снова нахмуриваясь, Никитич, - одно разве: взять его на поруки… Куды нам его, сударыня? У нас и своих много…
- Ну, это не твое дело, Никитич! - нетерпеливо проговорила помещица, выказывая первый раз такую твердость перед управителем. - Не плачь, мой милый,
- обратилась она к Пете, который сделался внимательнее, хотя продолжал плакать, - я возьму тебя на поруки; в острог тебя не посадят, не бойся. Пойдем со мною, - заключила она, уводя его в дом.
Она так сумела обнадежить его и обласкать, что по прошествии часа, когда приехала телега, назначенная к становому, Петя не обнаружил большого смущения.
Лошадью правил знакомый нам дворовый Яков Васильевич; ему поручено было везти мальчика. Веселое лицо Якова, а главное, слова барыни, которая поручала сказать становому, что берет мальчика на поруки, если тот захочет сажать его в острог, окончательно ободрили Петю. Он сел в телегу, и тогда только, как в последний раз простился с доброй барыней, две-три слезы капнули на его рубашонку.
- Ничего, милый, не плачь, лихо покатим! - произнес Яков, заламывая назад картуз без козырька. - Ну. ты, Котенок! фю-и-и! - добавил он, стегнув лошадь, которая побежала крупною рысью.
Попасть на дорогу к становому можно было не иначе, как проехав мимо дома помещика Лыскова. Но Лыскова не было уже на крылечке: тут стоял один Митька. Как только проехала телега (Яков Васильевич на этом месте, с особенным усердием погнал лошадь), Митька вошел в прихожую, где Лысков ожидал его с заметным нетерпением.
- Провезли! - сказал Митька, - только повез зачем-то бабакинский Яшка; должно быть, наняла Тютюева-то: свои все в поле.
- Поделом ей! - воскликнул Лысков, быстрое лицо которого прыгало от радости, - поделом: вчера индюков в сад ко мне напустила; третьего дня ее лошадей на моем поле поймали - наша взяла!.. Митька, трубку! - заключил Лысков, запахнул халат, свистнул и закатился смехом, дребезжащим от радостного чувства, наполнявшего грудь его.
II
Дворовый Яков Васильев не сдержал своего обещания лихо прокатить Петю; он перестал стегать лошадь, как только миновал дом помещика Лыскова; а проехав околицу, Яков забыл даже, повидимому, о существовании маленького спутника, прицепил вожжи к перекладине телеги, вынул из кармана целковый и весь погрузился в созерцание этой монеты, данной ему старостой с наставлением: 'сунь им там беляк-то: дело вернее будет; авось ослобонят как-нибудь'. Наставление ли старосты или вид целкового (последнее вернее) заметно пробуждали в дворовом человеке приятные мысли и вместе с тем какое-то нетерпеливое чувство; он беспрестанно ухмылялся и жадно устремлял глаза вперед по дороге. Наконец показалась кровля, а там выступила одинокая изба с елкой над дверью. Подъехав к избе, Яков попросил близ стоявшего мужика поглядеть за лошадью и мальчиком и торопливо вошел в дверь, осененную древесною веткой. Минуту погодя он снова явился, держа в ладони мелочь, которая не имела уже свойств внушать ему приятных мыслей: Яков поглядел на нее с видом озабоченным и указательным пальцем левой руки сильно чесал переносицу.
