улыбкой. — Пожалуй, я научила тебя всему, что знаю и во что верю. И далеко не все эти сведения ошибочны. Кроме того, я наконец-то уверена, что тебе на королевском троне ничто не грозит. Эдуард держит Англию в руках, у него теперь есть сын-наследник, и скоро ты родишь ему еще одного малыша. — Мать склонила голову набок, словно прислушиваясь к чьему-то отдаленному шепоту. — Нет, я пока ничего не могу сказать, но вряд ли это снова будет мальчик. Однако еще один мальчик у тебя точно родится, Елизавета. В этом я совершенно убеждена. И какой замечательный мальчик! В этом я тоже не сомневаюсь.

— Но ты должна быть со мной, когда на свет появится еще один принц. Тебе же захочется посмотреть, как его будут крестить, нашего принца Йоркского? — жалобно проныла я, словно обещая ей некие выгодные условия, пусть только живет. — Ты бы стала его крестной матерью. Я бы поручила тебе все заботы о нем. И ты сама выбрала бы ему имя.

— Ричард, — тут же отозвалась мать. — Назови его Ричард.

— А раз так, то немедленно поправляйся и будь со мной, тогда станешь свидетелем, как этот твой Ричард появится на свет, — продолжала я уговаривать мать, точно глупая девчонка.

Но мать лишь молча улыбалась мне, и для меня вдруг явственно проступили все те предательские признаки тяжкого недуга, которых я не замечала раньше. Она выглядела усталой, даже спокойно сидя в своем любимом кресле, и лицо у нее было каким-то очень бледным, а под глазами залегли коричневые тени. Как же это я раньше не обращала внимания, что матери нездоровится? Ведь я так любила ее! Как я, каждый день целуя ее в щеку и становясь перед ней на колени, чтобы она меня благословила, могла не видеть, что она так сильно похудела?

Отбросив в сторону мотки шелка и прильнув к коленям матери, я стиснула ее руки в своих руках и вдруг почувствовала, какими хрупкими стали ее ладони, вдруг разглядела, что их тыльная сторона вся покрыта старческими веснушками. Я подняла глаза и посмотрела в ее усталое лицо.

— Мама, ты ведь прошла со мной сквозь все испытания, неужели теперь ты меня оставишь?

— Не оставила бы, если б могла, но выбора не дано, — ответила мать. — Я ведь давно, уже несколько лет страдаю от этих болей и отлично понимаю: дело близится к концу.

— Давно? Но с каких пор? — с жаром спросила я. — Как давно ты испытываешь боли в сердце?

— Со дня гибели твоего отца и брата, — спокойно пояснила мать. — Когда мне сообщили, что они убиты, что им отрубили головы, обвинив в предательстве, у меня словно что-то сдвинулось внутри и мне показалось, что сердце мое вот-вот разорвется. Я хотела быть с твоим отцом всегда — даже в смерти.

— Но ты же не оставишь меня! — Я ощутила себя полной эгоисткой и, спохватившись, прибавила: — И Энтони. Разве ты сможешь оставить своего любимого Энтони?

Мать даже рассмеялась из-за моей детской реакции.

— Вы с Энтони теперь взрослые, — заявила она. — Вы оба прекрасно проживете и без меня. Вам обоим давно пора научиться без меня обходиться. Кстати, Энтони собирается совершить паломничество в Иерусалим, это его давняя заветная мечта. А ты будешь жить долго и увидишь, как твой сын вырастет и станет настоящим мужчиной. Увидишь, как наша маленькая Елизавета выйдет замуж за короля и обретет свою собственную корону.

— Но я не готова! — Тут я расплакалась, точно отчаявшийся ребенок. — Я не справлюсь без тебя!

Мать улыбнулась и нежно коснулась моей щеки своей исхудалой рукой.

— К этому никто никогда не бывает готов, — ласково произнесла она. — И ты прекрасно без меня справишься, а я благодаря тебе и твоим детям стану основательницей новой династии английских королей. И королев, по-моему, тоже.

Я была на последнем месяце беременности, и весь наш двор переехал в Шин, где чудесный дворец был прямо-таки предназначен для встречи весны, когда разразился огромный и страшно любопытный скандал, связанный с женитьбой Ричарда, брата Эдуарда. Это было удивительно, ведь никто никогда бы не подумал, что Ричард может оказаться в центре подобного скандала. Георг — да. Георг всегда защищал и уважал только собственные интересы, а потому постоянно поставлял целые мешки «зерна для помола» любителям всяких сплетен. Ни честь, ни верность, ни привязанности ничуть не мешали Георгу действовать исключительно во имя себя любимого, и чужое мнение было ему совершенно безразлично.

Эдуарду, пожалуй, тоже было безразлично, что о нем скажут люди; он всегда шел собственным путем. Но Ричард! Ричард единственный считался в этой семье «хорошим мальчиком», он много и тяжело трудился, чтобы стать сильным и умным, постоянно истово молился, желая получить поддержку Бога, и стремился завоевать любовь своей гордой матери, при этом понимая, что так и останется в тени своих братьев. Ричард в центре скандала? Для меня это звучало примерно так, как если бы моя лучшая гончая вдруг заявила, что больше не будет охотиться. Нет, все это казалось совершенно неестественным.

Господь свидетель, я искренне старалась полюбить Ричарда, ведь он неизменно являлся надежным другом и добрым братом для моего мужа. Мне следовало любить Ричарда: он всегда был рядом с Эдуардом. Ричард не думал дважды, когда ему пришлось вместе с моим мужем бежать из Англии на маленьком рыболовном суденышке; вместе они терпели все тяготы ссылки, вместе вернулись домой, и за это время Ричард не раз рисковал собственной жизнью. Да и сам Эдуард всегда говорил, что если Ричард командует его левым флангом, то можно быть уверенным, что левый фланг устоит; а если Ричард защищает тылы, то с тыла уж точно никакой внезапной атаки не будет. Эдуард доверял Ричарду и как своему брату, и как своему преданному вассалу; он горячо любил Ричарда, как же могла я его не любить? И все же было в этом молодом человеке нечто такое, что заставляло меня подозрительно прищуриваться, когда я на него смотрела. Я словно чувствовала, что есть в нем некий изъян, некая не совсем еще ясная мне самой ущербность. И вот теперь этот щенок, которому еще и двадцати не исполнилось, вдруг превратился в настоящего героя, о каких слагают баллады!

Я, Энтони и мои сыновья устроились в беседке. Брат сидел у моих ног и задумчиво смотрел вниз, на реку. Мои фрейлины и с полдюжины молодых людей из числа придворных Эдуарда развлекались рядом на лужайке — пели, играли в мяч и лениво флиртовали. Я же плела венок из первоцветов, чтобы возложить его на голову победителя в скачках, которые придворные собирались устроить позднее.

— Кто бы мог подумать, что у нашего бесцветного маленького Ричарда в душе кипят такие страсти? — заметила я, обращаясь к Энтони.

— Душа его поистине глубока, — произнес Энтони таким тоном, что мой шестнадцатилетний сын Ричард Грей расхохотался от души.

— Тише, — пресекла я его смех. — Прошу тебя, веди себя уважительно по отношению к своему дяде. И подай мне вон те листья.

— Глубока и страстна, — продолжал между тем Энтони. — Удивительно, как это мы до сих пор считали его всего лишь довольно скучным и глуповатым юнцом.

— А он, между прочим, действительно очень страстный, — снова вклинился в разговор мой сын. — Вы просто его недооцениваете, и все потому, что он не такой величественный и громогласный, как его братья.

— Да, Ричард прав, — поддержал брата Томас Грей.

Энтони удивленно приподнял бровь, поскольку в этих заявлениях явственно прозвучала критика в адрес короля.

— Ладно, ступайте оба прочь, — велел племянникам Энтони. — И передайте придворным, пусть готовятся к скачкам.

В те дни внимание всех придворных было приковано к несчастной маленькой Анне Невилл, юной вдове этого мальчишки, принца Эдуарда Ланкастера. Когда Анну привезли в Лондон для участия в параде, устроенном в честь нашей победы при Тьюксбери, и она сама, и ее богатство тут же привлекли внимание Георга Кларенса. Тот решил, что нашел прекрасный способ прибрать к рукам огромное состояние лорда