поместье.

— Я знаю, — ответила я. — Но Ричард намерен принять вас, старших девочек, ко двору, где все увидят: вы под защитой и он о вас заботится. Тебе, Сесилии и Анне придется туда отправиться, а Бриджит и Екатерина останутся со мной. Ричард наверняка надеется, что все поймут: я сама разрешила вам находиться под его опекой, поскольку уверена, что у него при дворе вы в полной безопасности. Впрочем, действительно лучше вам блистать в свете, чем тосковать дома.

— Но почему? — Елизавета резко повернулась ко мне и посмотрела в упор своими серыми глазищами. — Мама, почему так будет лучше? Мне, например, эта идея совсем не нравится. Ты, наверное, снова что-то замышляешь, милая моя матушка-королева. Только мне почему-то не хочется больше участвовать ни в каких заговорах.

— Ты наследница дома Йорков, — напомнила я. — Тебе всегда придется так или иначе участвовать в заговорах.

— Но куда поедешь ты сама? Почему бы не ко двору вместе с нами?

Я покачала головой.

— Нет уж, уволь. Я не в силах видеть, как эта костлявая уродина Анна Невилл садится на мое место, носит мои платья, старательно ушитые и подогнанные под ее тощую фигуру, и надевает мои драгоценности на свою цыплячью шейку. Я же не смогу даже поклониться ей как королеве Англии. Я не смогу этого сделать, Елизавета! Даже во спасение собственной жизни! И Ричард никогда не будет для меня королем. Я представляю себе, что такое настоящий король: я с ним жила, я его любила. И сама была настоящей королевой. А эти люди для меня — просто самозванцы, и мне невыносимо на них смотреть. Но ничего страшного, — продолжала я. — Ричард намерен поручить меня заботам Джона Несфилда, который некогда охранял нас здесь. Я поселюсь в его поместье Хейтсбери. Думаю, нам там будет неплохо. Меня, во всяком случае, это вполне устроит. А ты можешь отправляться ко двору: вам, девочки мои, пора выходить в свет, пора получить кое-какие уроки придворной куртуазности. Да и побыть подальше от матери вам тоже будет не вредно.

Елизавета бросилась ко мне и, как маленькая, стала меня обнимать и целовать.

— Для меня это точно будет лучше, чем сидеть здесь, как в тюрьме, — заявила она. — Хотя, наверное, мне будет не по себе, когда я окажусь так далеко от тебя. Ведь за всю жизнь я ни разу с тобой не расставалась. — Помолчав, Елизавета поинтересовалась: — А тебе не будет без нас одиноко? Ты не заскучаешь?

Я покачала головой и крепче прижала дочь к себе.

— Ничего, одиноко мне не будет. И потом, я ведь надеюсь, что Ричард к нам вернется. Я очень надеюсь, что скоро снова его увижу, моего дорогого мальчика.

— А Эдуард? — пролепетала Елизавета.

И я, глядя прямо в ее полные надежды глаза, сказала:

— Видишь ли, Елизавета, наш Эдуард, скорее всего, погиб, иначе мне совершенно непонятно, кому и зачем понадобилось его забирать и прятать, никому не сообщив об этом. Я думаю, именно Бекингем и Тюдор отдали приказ уничтожить обоих мальчиков, не зная, что Ричарда мы успели надежно спрятать, и рассчитывая этим убийством расчистить себе путь к трону, а вину за смерть детей свалить на короля Ричарда. Но если наш Эдуард все-таки жив, верю, что Господь его не оставит и поможет ему отыскать тропинку ко мне! А в окне моего дома всегда будет стоять зажженная свеча, освещающая ему дорогу, и дверь свою я никогда запирать не буду в надежде на то, что однажды рука Эдуарда коснется дверного кольца.

Глаза дочери были полны слез.

— Значит, ты больше его не ждешь?

— Не жду, — призналась я.

Поместье Хейтсбери, наш новый дом, было одним из чудеснейших уголков Уилтшира; поместье располагалось на просторной равнине близ Солсбери. Наш «сторож» Джон Несфилд оказался человеком на редкость приятным. Прекрасно понимая преимущества своей близости к королю, он все же не желал ни играть роль моей горничной, ни тем более шпионить за мной. Как только Несфилд убедился, что я в полной безопасности и, безусловно, никуда не собираюсь бежать, он тут же оставил меня и снова уехал на север, в Шериф-Хаттон, где король Ричард разместился со всем своим пышным двором и строил дворец, сравнимый разве что с Гринвичским. Ему всегда хотелось жить среди северян, которые его уважали, а его жену, последнюю в роду Невиллов, и вовсе любили.

Несфилд приказал всем в доме считать меня полноправной хозяйкой, а мне позволил делать в его поместье все, что угодно. Очень скоро я вновь окружила себя знакомой мебелью и прочими предметами обстановки, которые велела доставить из королевских дворцов. Я устроила девочкам отличную детскую и класс для занятий. В садах Хейтсбери выращивали мои любимые фрукты. Я купила и поставила на конюшню несколько хороших лошадей.

Мы столько долгих месяцев провели в тесном и темном убежище, что каждое утро я просыпалась с ощущением полного счастья, поскольку теперь могла просто открыть дверь, выйти в сад и послушать пение птиц. Весна стояла чудесная, теплая, и я часто приказывала приготовить мне лошадь и отправлялась кататься верхом. Мне эти прогулки доставляли такое удовольствие, что после них я чувствовала себя родившейся заново. Я, словно девчонка, развлекалась тем, что подкладывала несушкам утиные яйца и наблюдала, как утята, с кряканьем побродив по двору, направляются вперевалку к пруду, где плавают взрослые утки, а бедная квочка с тревожным кудахтаньем мечется по берегу, опасаясь, что ее детишки утонут. Я ходила на выгон, любовалась жеребятами и подолгу выясняла у главного конюха, из какого жеребенка со временем может вырасти хорошая скаковая лошадка, а кого следует сразу приучать к повозке. Я шла пешком с пастухами в поля, где смотрела на новорожденных ягнят. Я вела деловые разговоры со скотниками, и они разъясняли мне, когда телят следует отлучать от матери. Я вновь стала той, какой была когда-то давно, — обычной сельской жительницей, у которой все мысли связаны с землей.

Мои младшие дочки чуть с ума не сошли от радости, вновь обретя свободу, и мне каждый день приходилось ругать их за то, что они без конца нарушают мои запреты: плавают в слишком быстрой и слишком глубокой реке, взбираются на стога и портят сено, залезают на яблони и ломают цветущие ветки, убегают в поля к дальнему загону, где содержится бык, и, набравшись смелости, даже приближаются вплотную к воротам, повизгивая от страха и восторга, стоит быку поднять голову и посмотреть на них. Но наказывать их, таких веселых, было совершенно невозможно. Дочки вели себя точно телята, которых впервые выпустили на зеленый лужок, и они, взбрыкивая, носятся кругами и не знают, чем еще выразить свой восторг при виде высокого купола неба и бескрайнего мира, раскинувшегося под этим куполом. Ели девочки теперь в два раза больше, чем в убежище, и без конца торчали на кухне, выпрашивая у кухарки вкусный кусочек, а работницы в молочном сарае с удовольствием зазывали их к себе и угощали свежим, только что сбитым маслом, намазанным на куски свежеиспеченного, еще горячего хлеба. В общем, мои дочери опять стали неугомонными и жизнерадостными, совсем не напоминающими тех маленьких узниц, которые боялись всего на свете, даже ярких лучей солнца.

Я как раз вернулась после утренней прогулки верхом и направилась к конюшне во дворе, когда вдруг с удивлением заметила Несфилда, который подлетел на боевом коне прямо к парадным дверям, но, увидев меня, тут же свернул во двор. Приблизившись ко мне, он тяжело спрыгнул с седла и раздраженно швырнул поводья груму; уже по этим признакам, а также по его опущенным плечам я поняла: случилось что-то дурное. Я невольно обвила руками шею своей лошадки и на всякий случай ухватилась за ее густую гриву.

— Что случилось, сэр Джон? Отчего вы так мрачны?

— Я подумал, что следует самому приехать и все вам рассказать, — ответил он.

Я встревожилась.