сыновей следует немедленно освободить, а принца Эдуарда посадить на трон его отца?

— Конечно, я считала бы так, — начала я, — если бы Эдуард был законным сыном короля. Но Ричард утверждает, что этот мальчик — бастард; да вы и сами объявили его бастардом, как, впрочем, и его отца — только чуть раньше.

Герцога явно встревожила моя прямолинейность, будто вовсе не он уверял всех, что Эдуард уже был женат, когда предложил Елизавете Вудвилл руку и сердце.

— Боюсь, вы правы, — был вынужден признать он. — Пожалуй, все ваши рассуждения действительно соответствуют истине.

— А это означает одно: вам, если, конечно, вы надумаете помогать этому так называемому принцу взойти на престол, придется лишиться всех тех богатств и должностей, которые вы получили благодаря Ричарду.

Бекингем только капризно поморщился, словно должность главного камергера Англии отнюдь не является высочайшей должностью в нашей стране, и высокомерно произнес:

— Дары узурпатора! Вовсе не этого я хотел для своего дома.

— Лично я ничего не выиграю от коронации маленького Эдуарда, так и останусь королевской фрейлиной, — продолжала я. — Послужив королеве Анне, вернусь на службу к вдовствующей королеве Елизавете, то есть, так или иначе, по-прежнему буду служить им. Но вот вам придется очень многим рискнуть ради восстановления во власти семейства Риверс. Да и ваша жена, сестра королевы, опять станет командовать вами. Уж она-то постарается отомстить вам за то, что вы так унизили ее, посадив дома чуть ли не под замок. Все Риверсы снова начнут над вами насмехаться, как насмехались, когда вы были ребенком.

Во взгляде молодого герцога сверкнула такая ненависть к Риверсам, что он даже глаза отвел и некоторое время задумчиво смотрел на камин, на слабые языки пламени, вяло лизавшие охапку дров.

— Она вовсе не командует мной! — раздраженно бросил он. — Кем бы ни была ее сестра. И никто надо мной не насмехается!

Но больше он ничего не прибавил, явно выжидая и не осмеливаясь открыть мне, к чему на самом деле стремится. Вошел слуга и поставил на стол блюдо с маленькими пирожками; мы молча жевали эти пирожки, запивая их вином, словно и впрямь встретились случайно и теперь просто наслаждаемся отдыхом и вкусом еды. Потом я решила все же вернуться к разговору и сказала:

— Я действительно боюсь за судьбу принцев. С тех пор как нам почти удалось освободить их, мне постоянно кажется, что Ричард вполне способен отослать их куда-нибудь подальше от Лондона или сделать с ними что похуже. Он, конечно, не может долее рисковать, терпя их присутствие в Лондоне, в этом гнезде всевозможных интриг, не правда ли? Должно быть, всем уже давно ясно, что Ричард так или иначе их уничтожит. Хотя, возможно, он всего лишь переправит их в свои северные владения, где они попросту не выживут. Насколько мне известно, у младшего принца слабая грудь.

— Но если Ричард, Господи, прости меня, грешного, действительно намерен втайне убить мальчиков, то линия Риверсов окончательно оборвется и мы наконец будем от них свободны, — промолвил герцог так, словно эта мысль только что впервые пришла ему в голову.

— Да, — подтвердила я, — и в этом случае любой мятеж, благодаря которому Ричард будет уничтожен, освободит трон для нового короля.

Бекингем тут же перестал изучать пламя в камине и с нескрываемой надеждой в упор уставился на меня.

— Вы намекаете на вашего сына? Генри Тюдора? Вы ведь о нем печетесь, миледи? А он согласится принять вызов и восстановить в Англии власть Ланкастеров?

Я не колебалась ни секунды.

— Мы уже допустили достаточно промахов, столько времени провозившись с этими Йорками. Мой Генри — прямой наследник дома Ланкастеров. Он давно, да практически всю жизнь, ждет возможности вернуться в родную страну и предъявить свои законные права на престол.

— Есть ли у него войско?

— Да, несколько тысяч собственных солдат и обещанная герцогом Бретани поддержка — более дюжины кораблей и четырехтысячная армия. Это уже немало. Кроме того, одной фамилии Тюдор достаточно, чтобы весь Уэльс оказался на нашей стороне; а во главе его войска готов встать сам Джаспер Тюдор, его родной дядя и знаменитый полководец. Если вы с ним объедините армии и пойдете против Ричарда, то, по-моему, победа неизбежно будет за вами. Ну а если еще и вдовствующая королева, призвав верных ей людей, к вам примкнет, думая, что вы вместе с ней сражаетесь за ее сыновей, Ричарду Глостеру и вовсе не на что будет рассчитывать.

— А если она узнает, что ее сыновья мертвы?

— Если она узнает об этом после битвы, нам уже будет все равно.

— И тогда ей останется лишь удалиться от дел, — заметил герцог.

— Кстати, мой сын Генри помолвлен с принцессой Елизаветой Йоркской, — сообщила я. — Так что Елизавета Вудвилл по-прежнему будет иметь определенную власть как мать королевы; по-моему, для нее этого вполне достаточно, если погибнут ее сыновья.

Внезапно лицо герцога озарилось, словно он понял наконец, в чем суть моего плана.

— Значит, теперь она уверена, что вы не представляете для нее никакой угрозы! — воскликнул он. — Что вы обе преследуете одни и те же честолюбивые цели!

«Ну естественно, — мысленно усмехнулась я. — Ты-то ведь тоже надеешься, что я для тебя безопасна, что я верну сына только затем, чтобы он убил Ричарда и расчистил для тебя путь к трону. Что я позволю использовать моего дорогого Генри как орудие для реализации твоих собственных интересов».

— А что, если — не дай бог, конечно, — ваш сын Генри падет в бою? — спросил Бекингем, с тревогой глядя на меня.

— Тогда престол займете вы, — ответила я. — У меня только один сын, он единственный наследник моего дома. Никто не будет отрицать, что в случае гибели Генри ваши претензии на трон станут первоочередными. Но если он все же выживет, вы получите не только его безмерную благодарность, но и любые земельные владения, какие только пожелаете. Конечно, все ваши прежние владения также будут вам возвращены, это уже сейчас я могу пообещать вам от его имени. Вдвоем вы сможете не только установить в Англии долгожданный мир, но и избавить ее от тирана. Генри станет королем, вы — самым могущественным герцогом в государстве. И если он умрет, не обзаведясь потомством, именно вы будете его наследником.

Молча соскользнув со стула, Бекингем упал на колени, простирая ко мне руки в старинном жесте принесения присяги. Я, улыбаясь, смотрела на него: этот красивый молодой человек напоминал актера в маске, с его губ слетали слова, которым нельзя было верить, поскольку, клянясь в преданности, он преследовал только собственную выгоду.

— Вы примете от меня присягу верности вашему сыну? — Он поднял на меня сияющие глаза. — Примете ли вы мою клятву? Сможете ли от его лица поклясться, что в борьбе против Ричарда мы с ним будем едины? Что наши усилия будут совместными?

Сжав его пальцы в своих холодных ладонях, я торжественно произнесла:

— Именем моего сына, Генри Тюдора, истинного короля Англии, я принимаю клятву верности. Не сомневаюсь, что вы, также объединившись и с вдовствующей королевой Елизаветой, сумеете общими усилиями сбросить иго ненавистного кабана и вернуть нашей Англии радость, покой и счастье.