слишком рано.
Здесь есть другая дверь. Этот второй зал похож на мастерскую. Десятки пил, ножей, разного рода пластин развешаны на противоположной от меня стене. Комната от пола до потолка покрыта белым кафелем. В центре стоит длинный стол. На правой стене висит несколько анатомических таблиц. Одна из них похожа на ту, которой мы пользуемся на уроках. На соседней таблице проведены красные пунктирные линии по костям ноги, и позвонки окрашены в тот же цвет. На другой таблице изображен какой-то непропорциональный скелет, похожий на скелет ребенка. Руки слишком длинные по отношению к туловищу и ногам. У солдата, которого я видел мимоходом в ванной комнате утром, когда Квинта уносили в мешке, был примерно такой вид. Наверное, здесь их и производят. На противоположной стене я обнаруживаю что-то типа окна, освещенного лампами, на котором прикреплены снимки большой берцовой кости, малой берцовой кости и бедренной кости. На всех костях проведены какие-то белые полосы.
В глубине комнаты я замечаю небольшую дверь. Едва я пересекаю порог, как чувствую, что здесь кто-то есть. Слабый свет позволяет различить кровати, по большей части занятые. Запах довольно резкий: смесь кухни и переполненной раздевалки. Люди на кроватях спят, некоторые храпят. На глазах у всех влажные ватные повязки, а вместо одежды — широкие бинты. Это солдаты. У многих на ногах металлические пластины. Винты вкручены прямо в кожу. Я останавливаюсь напротив одного из них, потому что узнаю его. Правда, я не помню его имени. Он был раньше с нами. Я узнаю его слегка выпуклый лоб, курносый нос и маленькие ввалившиеся глаза. Его зовут… He знаю… Он не просто состарился. Они его изменили. Голова кажется более широкой, а скулы теперь совершенно квадратные, будто ему под кожу вставили какие-то пластинки.
Это камера пыток или больница? Вонь здесь действительно слишком сильная. Она мешает мне анализировать все, что я вижу. Пора уходить. Поиски обратного пути занимают несколько минут. Я не представляю, сколько времени прошло после моего пробуждения. Осторожно я пробираюсь в обратном направлении, тщательно закрываю двери и ложусь в кровать. Уснуть я уже, конечно, не смогу.
Теперь я понимаю, какой выбор меня ждет: стать либо монстром-солдатом, либо рабом. Сильно пострадать, чтобы меня переделали, или мучиться до конца жизни, отказавшись от страдания.
Я слышу, как открывается дверь. Держу глаза закрытыми. Меня грубо трясут. Цезарь 3 возвращается.
— Тебе уже лучше. Ты вернешься в группу завтра утром. Больше не болей.
Я интересуюсь:
— А как другие себя чувствуют?
— Почему ты спрашиваешь об этом, Мето?
— Так просто.
— Не трать время на болтовню.
Интересно, Цезарь обо мне заботится или о времени, которое он теряет из-за меня? Он трижды пробует сделать мне укол. Рука ужасно болит. К счастью, это недолго длится, и я засыпаю.
Просыпаюсь. У меня снова письмо. Записка короткая и занимает лишь одну десятую часть листка.
Прежде чем устроиться для работы, иду искать ручку. Она прикреплена двумя резинками с левой стороны столешницы. Она меньше моего мизинца.
Я знаю, как искать. Доносчики образуют квадрат во время сна. Я должен нарисовать план спальни, сетку двенадцать на шесть с пустым прямоугольником четыре на два там, где вход. На каждом из шестидесяти четырех мест я пишу имя ребенка. Для того чтобы мысленно представить спальню, я закрываю глаза. Я не хочу ошибиться. Никогда больше мне не представится столь удобный момент. Я пишу медленно, хотя на самом деле у меня нет сомнений. Готово. Я соединяю Красса с Павлом. Невозможно достроить квадрат вверх — там стена, поэтому я провожу линии одинаковой длины вниз. Получается Юлий у Фиолетовых и Публий у Красных. Я хорошо их знаю, но они никогда не были мне близки.
Однажды я перебросился парой слов с Публием, после возвращения из холодильника, потому что он пришел на замену Квинту у Красных и играл в моей команде по инчу чистильщиком. Он любит поговорить, но особенно ему нравится слушать других. Теперь я понимаю почему.
Следя за Крассом, я никогда не видел, чтобы Юлий или Публий что-нибудь с ним обсуждали. Это кажется мне странным. Значит, они используют какие-то коды, как мы.
Теперь, когда задание выполнено, я должен съесть записку. Не запивая. Я разрываю ее на маленькие кусочки и начинаю методично пережевывать. Горько. Главное — не уснуть. Я не знаю, сколько у меня времени до возвращения Цезаря. Я начинаю потеть. Надо успокоиться. Я ложусь в кровать, прислушиваюсь. Два комка застряли где-то в горле. За дверью слышатся шаги.
— Здравствуй, Мето.
Я улыбаюсь в ответ и использую этот момент, чтобы протолкнуть остатки бумаги подальше в глотку.
Он внимательно смотрит на меня. Интересно, он что-нибудь заметил?
— У тебя все хорошо?
— Да. Немного хочется пить.
Он отворачивается и быстро говорит:
— Вставай. У тебя есть время как раз на то, чтобы умыться и переодеться на пробежку.
Под душем я открываю рот. Наконец-то отделался от записки. Между большим и указательным пальцами я замечаю пятно от чернил. Тру это место, чтобы отмыть его. Думаю, Цезарь заметил. Я сильно тру щеки и подпрыгиваю на месте, чтобы проснуться. Через пятнадцать минут у нас соревнования, и мои товарищи на меня рассчитывают.
Они все здесь. Ждут меня.
— Отлично выглядишь, — говорит Октавий. — Тем лучше, нам надо постараться сегодня утром, иначе нас отбросят назад. Вчера наше время на троих было плачевным. Так Цезарь сказал.
— Все смотрели на нас так, будто мы уже ни на что не годимся, — подливает масла в огонь Клавдий.
— Ерунда, — заявляет Рем, — я никогда не пойду в другую группу.
Я их успокаиваю:
— Не беспокойтесь, парни, я полон сил. Отоспался на славу.
Мы встаем по местам.
Начали! Я действительно в отличной форме и испытываю настоящий восторг от бега. Приближается Клавдий. Он спрашивает:
— Ты их знаешь?
— Да.
Второй круг, я сообщаю:
— Юлий.
— Юлий, — повторяет он.
Третий круг:
— Публий.
— Публий.
Четвертый круг:
— Отличная работа. Теперь поднажмем!
— О’кей.
Мы собираем последние силы, никто не хочет сдаваться.
— 1, 2, 4, 3, — объявляет Цезарь. — Время улучшено.
Рем расплывается в улыбке.
— Отлично, парни. Мето, ты третий, слышал?
— Да-да. Ну что, Октавий? Не слишком разочарован?
— Нет, — отвечает мой друг, улыбаясь. — Наверно, лекарства, что тебе давали, не простые.
