Утром я обнаруживаю новое послание. Вылезаю из кровати. Я безмерно счастлив, я чувствую, что наступающий день будет полон открытий. Марк и Октавий уже встали. Я присоединяюсь к ним как ни в чем не бывало. Я обладатель великой тайны.
Октавий встречает меня улыбкой:
— Итак, ты все еще с нами?
— Да, а почему ты спрашиваешь?
— Каждый раз, когда ты исчезаешь в кабинете Цезаря, я боюсь, что ты оттуда не выйдешь.
Я смотрю на Марка через его отражение в зеркале. Улыбаюсь ему. Он закрывает лицо полотенцем. Я продолжаю:
— Парни, даже если вам кажется, что я сейчас не с вами, вы должны знать, что я никогда вас не брошу. Я слишком дорожу вами обоими.
— Значит, сегодня едим вместе?
— Заметано.
Марк все это время молчит, но весь разговор он слышал. Я захожу в кабинку и наконец-то разворачиваю новое сообщение:
На утренней пробежке Клавдий дает мне понять, что его предупредили о моем так называемом обряде посвящения.
— А ты проходил через это?
— Да.
— Ну и как?
— Не бойся. Доверься. Ты скоро все узнаешь.
Охваченный страхом и нетерпением, я слежу за событиями этого утра, как зритель за спектаклем. Когда подают завтрак, я расталкиваю своих товарищей, чтобы пройти в первых рядах.
— Да что с тобой сегодня?
— Я голоден, вот и все.
— Ты же знаешь, что прийти раньше всех не означает начать первым, — замечает Октавий.
Я слышу, как Марк шепчет ему на ухо:
— Он что-то скрывает от нас.
Я по-прежнему не реагирую.
Перед столом с десертами я тщательно выбираю йогурт. Октавий даже занервничал:
— Да все они одинаковые, Мето!
Марк многозначительно смотрит на него, как бы говоря: «Видишь, я был прав, он от нас что-то скрывает».
— Ладно, парни, я все понял.
Надеюсь, я взял тот, что нужно.
Пробую на вкус и сразу понимаю, что не ошибся. Я замечаю, что йогурт не такой, как всегда, он с комочками. Доедаю, стараясь не морщиться. Марк наконец обращается ко мне:
— Ну что, вкусно?
От него ничего не скроешь, он знает меня как свои пять пальцев.
— Да, а почему ты спрашиваешь?
— Ты что-то еле с ним справился.
Я опять ничего не отвечаю, только улыбаюсь.
Во второй половине дня мне вдруг резко становится очень плохо. Я говорю себе, что все нормально, что я должен через это пройти. На учебе меня одолевает зуд. Это не больно, но я начинаю чесаться. Цезарь 3 садится напротив меня и наблюдает. Такое уже случалось, когда я был помладше. Иногда без всяких последствий: он посмотрит, и все. Сейчас, я чувствую, он собирается что-то сказать:
— Мето? С тобой все в порядке?
— Я сейчас почешусь, и все пройдет.
— Следуй за мной в медсанчасть.
Все оборачиваются и смотрят на меня то ли с удивлением, то ли с отвращением. Как будто у меня рог вырос на лбу. Только перед зеркалом в ванной комнате я понимаю серьезность проблемы. Все мое лицо побагровело и покрылось маленькими бляшками фиолетового оттенка.
Теперь я сижу перед Цезарем, который по телефону объясняет мои симптомы. Он кладет трубку и достает из ящика широкую ленту. Он завязывает мне глаза и поднимает меня. Я иду за ним по коридорам. Он открывает дверь и сажает меня на стул. В комнате есть кто-то еще. Сухие руки ощупывают мои щеки и шею. Они пахнут уксусом. Человек не говорит. Я представляю, как он объясняется жестами. Цезарь как будто сам себе переводит:
— Он заразен. Ему нужен покой.
Я слышу, как человек уходит, прихрамывая. Цезарь снимает мне повязку. Я нахожусь в абсолютно белой комнате, в которой есть кровать и маленький стол. Еще есть аптечка, из которой он достает шприц и флакон, наполненный розоватой жидкостью.
— Ты проспишь до выздоровления. Это лекарство погрузит тебя в очень глубокий сон, так ты не будешь чесаться. Для тебя же лучше.
Моего мнения он не спрашивает. Он берет мою руку и втыкает иглу. Я почти ничего не чувствую. Он выходит. Я сижу неподвижно несколько секунд.
Я плохо понимаю, что со мной происходит. Меня заразили, заставив съесть какой-то продукт. Теперь я изолирован. По словам Цезаря, все свое время я проведу во сне. Для чего это может быть нужно? Я повторяю про себя слова друга: я должен довериться, и скоро все узнаю.
Я чувствую, как немеет уколотая рука и как затуманивается взор. Я ложусь на кровать. Глаза закрываются. Мне хорошо.
Я просыпаюсь. Цезарь рядом со мной, он говорит:
— Иди в туалет. Потом поешь и попей. Затем ты снова уснешь. Вставай!
Это трудно, но у меня получается. Мои движения очень медленные. Я вижу Цезаря, который смотрит на часы. Похоже, ему надо, чтобы я все делал побыстрее. Едва прошла четверть часа, как он снова берет меня за руку для нового укола.
Я опять просыпаюсь, но теперь я один. Может, я проснулся раньше, чем предусмотрено? Интересно, это нормально? Все идет по плану или нет? Инстинктивно засовываю руку под подушку. Ура! Записка!
Я разрываю ее на четыре части и начинаю жевать первый кусочек. Оглядываю комнату. В ней две двери. Толкаю одну наугад. Она выходит в коридор. Открываю вторую. За ней лестница. Я поднимаюсь и открываю еще одну дверь. Теперь я в едва освещенной комнате. Свет идет от двух ночников на потолке и светящихся табло двух огромных аппаратов, гудящих у боковой стены. В центре комнаты возвышается большое кресло, над которым прикреплено что-то вроде шлема с бороздками, походящего на мозг. Подходя ближе, я вижу на нем зоны, разграниченные толстыми черными линиями. Каждая зона подписана. Мне удается прочитать: «Память 1, моторика, зрение, вкус, речь, память 2, обоняние, слух…» Это наводит меня на мысль о плакате в классе сельского хозяйства, плакате о разделке свиньи. В центре каждой зоны шлема маленькое отверстие. В одном из них осталась торчать игла.
Я должен все запомнить. Анализировать буду позже. Я слышу у себя за спиной чье-то дыхание. Кто-то спит. Малыш. У него полностью выбрит череп, и на голове повязка. На нем серая футболка с номером 257. Рядом с кроватью на ночном столике лежат два листа в папке. На каждом из них написано имя. Его будут звать Руф или Квинт, это еще не решено. Ночные друзья так и написали: Замены еще нет. Спурий умер
