– Кошмарно, – соглашается он.
Здоровой рукой я осторожно провожу по его волосам, лбу, щекам, я смотрю на него, и слезы начинают снова катиться из моих глаз. Он бережно, стараясь не задеть мое плечо, обнимает меня и прижимает к себе, усаживая на свое колено.
– Не плачь, Ксанка, не надо, моя хорошая. – Он снова покрывает поцелуями мое лицо, осторожно, нежно целует плечо, сильно, страстно прижимается к моим губам и шее. – Не плачь, любимая моя...
Я плачу. Слезы текут безудержным потоком, капая на его свитер. Стас ласково гладит мое лицо, целует плечо. Одной рукой я обнимаю его за шею, другую прижимаю к его груди. Все быстрей и быстрей кружится комната, теряются мысли и исчезает все вокруг. Я задыхаюсь и, кажется, теряю сознание...
– Стас, спасибо тебе, Командир, – шепчу я, сквозь слезы вглядываясь в его глаза, – спасибо тебе...
Он как-то протяжно вздыхает, еле слышно бормочет «о, боже мой», и его губы сильно прижимаются к моим.
В машину я сажусь все еще в слезах. Муж, накинув мне на плечи куртку, осторожно притягивает меня к себе и молча поглаживает по голове. Водитель, совсем молоденький парнишка, смотрит на меня с плохо скрываемым любопытством и изо всех сил старается вести машину аккуратно, объезжая ямы и выбоины на дороге. Остановившись около нашего дома, он поворачивается и спрашивает:
– Вам помочь?
– Нет-нет, благодарим, не нужно, – отвечает муж, – и так спасибо огромное, что довезли.
Я тоже шепчу «спасибо» и выхожу из машины. Наверное, мне сделали какой-то усыпляющий укол, потому что ноги стали тяжелыми, непослушными, а в голове мелькает только одно: «Лечь, я хочу лечь», даже не «спать», а именно «лечь».
Видимо, моя слабость довольно заметна, потому что как только мы вошли в квартиру, муж, ничего не спрашивая, усаживает меня на скамейку, помогает снять кроссовки и, пока я безвольно сижу на этой маленькой скамеечке в коридоре, проходит в спальню и разбирает кровать. Кое-как с его помощью я стаскиваю с себя джинсы и жалкие остатки рубашки, осторожно, чтобы не задевать больное плечо, надеваю просторную ночнушку и наконец-то добираюсь до подушки. За это время мы не проронили ни слова.
Уложив меня в постель и укрыв теплым одеялом, муж присаживается на край кровати. Поправив мне волосы, он ласково провел ладонью по моей щеке и взял за руку.
– Ты любишь его, что ли, Ксения? – спросил он вдруг, глядя мне прямо в глаза.
Я задерживаюсь с ответом, может, немного дольше, как если бы меня спросили об этом неделю назад. Люблю? Я всматриваюсь в родное лицо и вижу в самой глубине его потемневших глаз тревогу и какую-то совершенно незнакомую мне растерянность. Она мелькнула лишь на мгновение, но мне хватило. Я прижимаюсь щекой к его руке и говорю ласково, даже чуточку улыбаясь:
– Нет, родной, я люблю только тебя.
Я вижу, как вспыхнул огонек там, в глубине глаз моего самого дорогого человека, изгоняя тьму и возвращая его взгляду ту самую мужскую уверенность и снисходительность, от которой у меня до сих пор падает сердце и перехватывает дыхание.
Да, я люблю своего мужа. До сих пор люблю, хоть и женаты мы столько лет. Это правда. Но не вся.
– Но он мне нравится, – говорю я честно, чтобы правда была полной. – Очень.
– Это ничего, – усмехнулся мой мужчина, – это не страшно. Это пройдет.
– Правда? – Я, все еще прижимаясь щекой к его теплой ладони, закрываю глаза.
– Конечно, – уверенно говорит он, – вот увидишь. А сейчас спи.
Да, мне нужно уснуть. В моем отключающемся сознании невнятными, расплывчатыми образами, плавно перетекающими друг в друга, меняются картины: солнечный луч, только что играющий на золотостеклянной бусинке, тут же ласково гладит медвежий камень, легко перескакивая на следы огромной лапы. А вот и наша камералка с широким столом и большой лавкой, и соседняя комната, в которой я столько слышала и столько пережила. И сказочный домик на окраине. И яркая листва старых кленов. И лица. Мишель. Марина. Максим. Они мелькают, фантастически перемежаясь с листьями, деревьями и облаками. Катюша. Сережа. Лариса...
Стас. Мое стихийное бедствие. Цунами, шторм, смерч... Мне почему-то вдруг подумалось, что этот год, год, когда я неизвестно почему рассорилась со всеми друзьями, в общем-то, готовил меня к чему-то подобному, вырвав из привычного круга общения, обострив чувства, обнажив нервы. Или, может быть, освободив меня от мучительного извечного женского желания рассказать, поделиться, посоветоваться. Я осталась одна, чтобы попытаться справиться самой, без советов подружек, без пристальных взглядов, без осуждения или поддержки. Жизнь протекает неровно. Эта банальная фраза осознается мною сейчас как высшая истина, как откровение. Жизнь протекает неровно. Еще вчера у тебя были друзья, приятели, а сегодня ты вдруг остаешься один. Один на один со своей жизнью. Одиночество, пусть не в полном, страшном смысле этого слова, а одиночество как ответственность, как невозможность спросить совета у кого-либо, – это не только испытание, это благодать, данная тебе как раз для того, чтобы понять, кто ты есть сам. Именно сам, без советов, без поддержки, без общественного мнения. Кто ты есть...
Первый раз за последнюю неделю выглянуло солнце. Дряхлый старик, тяжело опираясь на сучковатую палку, вышел из дома и, пройдя несколько шагов вдоль бревенчатой стены, опустился на широкую лавку под окном. Он поднял голову к солнцу, прищурив слезящиеся глаза, и тихо улыбнулся, почувствовав на своих щеках ласковое прикосновение тепла. Молодой мужчина, стоявший во дворе, увидев старика, тут же подошел к нему:
– Дед Андрей, может, тебе тулуп вынести? Плечи накроешь али колени?
– Нет, Федор, не надо, на солнышке-то оно ничего. Тепло на солнышке-то.
– Ну, смотри. Ежели замерзнешь, так покличь, я мигом.
Федор постоял, посмотрел на деда, потом спросил:
– Пустить, что ли, ребятню-то? Заждались они тебя, пока ты болел.
– Пускай, конечно, – старик усмехнулся в седую бороду, – раз ждали.
Через несколько минут двор был полон. Мальчишки и девчонки веселой стайкой окружили старика. Расселись – кто на лавке, рядом с ним, кто на пеньках, взятых из поленницы, а кто и прямо на земле. Сначала они наперебой рассказывали про свои дела – кто в лесу был, кто на реке. Старик слушал, кивая седой головой, изредка усмехался и грозил шалунам пальцем.
Но вот новости исчерпаны, ребята затихли. Теперь будет рассказывать дед Андрей. Только вопрос задать...
– Дед Андрей, а почему наша улица Медвежьей называется? Здесь раньше медведи жили?
– Нет, медведи живут в лесу, – улыбается старик. – А улица наша так называется, потому что раньше на том месте, где сейчас стоит часовня, с которой и начинается наша улица, была большая поляна, и лежал на ней медвежий камень.
– Медвежий? – От восторга у детишек широко распахиваются глаза, и они еще ближе придвигаются к старику.
– Да, медвежий, потому что был на камне том след от лапы медведя...
– След... – как завороженные, повторяют маленькие слушатели.
– Давным-давно, когда наш город был совсем маленьким поселком и не было у него крепких каменных стен, пришли враги на нашу землю и захотели прогнать нас с нашей реки. – Закрыв глаза, медленно, неторопливо начинает рассказ дед Андрей. – Мужественно сражались мужчины, но врагов было больше... И стали отступать наши воины. И вышел тогда из леса огромный медведь...
Рассказывает про Чудо-Медведя старик, про след медвежий на камне, про разбежавшихся врагов, про поляну, где камень лежать остался, про часовню, что поставили на том месте... Многое он сам видел, о чем-то рассказывал его дед... Многое помнит старик, есть о чем детям рассказать...
– Ксения Андреевна, сентябрь заканчивается, у нас деньги остались на канцтовары. – Зинаида Геннадьевна, улыбаясь, подходит к моему столу. – Подумайте, может, вам нужно что-то, но недорогое...
Я смеюсь:
– Мне калькулятор нужен маленький, а то мой барахлит чего-то, видимо, купание в ведре даром не
