В трубке раздались короткие гудки, и я, отключив телефон, осторожно положила его на стол. Что я сделала такого, что вызвало этот звонок? Я стараюсь проанализировать: прошлый раз я сравнивала следы на камне и царапины на теле убитого бомжа. И после этого мне позвонили и сказали «не вникать». Потом никто не звонил. Не звонили, когда я просто работала в камералке. Не звонили, когда я подслушала разговор под окном камералки. Правда, в тот день я ни с кем это и не обсуждала. А вот вчера вечером, после такого напряженного дня, – позвонили. Правда, я уже спала, поэтому позвонили сегодня. Мысли сумбурные, нелогичные. Вообще-то я ничего не сравнивала, кажется. Информации было много, событий много, но я не делала никаких выводов. Или делала? Что-то плохо помню – так много всего было. Начинает гудеть голова: я не понимаю, почему мне позвонили. Не понимаю! Прошлый раз я поняла сразу, а сейчас все как-то неправильно, что-то я упустила. Что-то я сделала такое, чего сама не осознаю. Что? Что?!

Весь день я периодически возвращалась к этому вопросу: что я сделала? Почему мне позвонили? И еще: он сказал «делайте, что говорят» – это о чем? Может быть, это мне еще предстоит? Может быть, мне еще скажут? Может быть, тот, другой, который звонил Стасу, это он должен мне позвонить и сказать что-то? Но почему мне – ведь камень у Стаса? Не понимаю. Не понимаю!

Мишель позвонил уже в конце дня и, извинившись, сказал, что зайти сегодня ну никак не может – какие-то срочные дела. «Вы не обидитесь, Ксения Андреевна? Я, честное слово, не могу вырваться!» – «Конечно, Мишель, конечно, я все понимаю, приходи, когда сможешь». – «Вы правда не сердитесь?» – «Правда, Мишель, правда». – «Если очень нужно, то я...» – «Мишель, хватит. Я же сказала – приходи, когда сможешь». Этот недолгий, но очень эмоциональный разговор немного приободрил меня. Приятно, что не забыл, приятно, что искренне переживает, приятно, что готов даже пожертвовать чем-то, если вдруг мне срочно понадобится что-то. Да. Приятно. Но что хотел от меня звонивший незнакомый мужчина?

Вечерний раскоп тих, как обычно. У вагончика, где раньше сидел сторож, теперь дежурит молодой парень в форме какой-то охранной фирмы. Вчера его еще не было. Парень спрашивает у меня фамилию и приветливо кивает: проходите, мол, все в порядке. Я интересуюсь, есть ли кто-нибудь на раскопе. Задаю вопрос просто так, зная ответ, хочу еще раз убедиться, что его голос не похож ни на голос незнакомца с раскопа, ни на голос звонившего мне сегодня. Да, я понимаю, что это ненормально, что это похоже на сумасшествие, на паранойю, но... Слава богу, голос совсем другой.

Я подхожу к нашему сараю: лотки, как всегда, аккуратно поставлены Катенькой у входа, тетради стопочкой лежат на столе. Совсем немного лотков сегодня. Это и понятно – пошли уже предматериковые отложения, а там находок обычно немного, может, еще в ямах будет чуть больше, но и самих ям может быть мало. Так что работы немного, и я справляюсь довольно быстро. Закончив, я тоже складываю все аккуратно и какое-то время просто сижу на нашей большой скамейке, подперев голову рукой. Сижу и смотрю в окно без рам. Я не устала. Я просто оттягиваю момент, когда пойду к камню. Я пойду к нему обязательно, только я боюсь. Боюсь, что камень все еще холодный, что он не начал оттаивать, что он еще не ожил. Поэтому и сижу тут. Ладно, сколько ни сиди, идти все равно надо. Я встаю, но направляюсь почему-то не к выходу, а в соседнюю комнату. Зачем? Да не знаю, просто посмотреть, нет ли там Стаса. Это я осознаю уже потом, я понимаю, что пошла туда именно за этим, только тогда, когда увидела его озорную улыбку, его блестящие глаза, почувствовала его руки, обнявшие меня нежно и властно, и услышала его «наконец-то». Больше не было произнесено ни слова. Мы целовались, как школьники, – жадно, страстно и бестолково, не замечая времени, не задумываясь ни о чем. Только когда Стас прошептал «поехали ко мне», я наконец пришла в себя.

– Нет.

Дыхание сбивается, слезы застилают глаза, но я все равно качаю головой, обнимая Стаса за шею: «Нет». Он не спрашивает «почему?», он сильнее прижимается ко мне всем телом, его поцелуи становятся более страстными, руки – более требовательными, объятия – более смелыми... Я чувствую, что снова теряю голову, еще мгновение – и я соглашусь ехать с ним куда угодно, а может, даже и... и... и не придется никуда ехать, а все произойдет здесь, в этой полевой камералке, потому что ничего сейчас уже не будет иметь значения...

Меня остановил страх. Тот самый страх, который маленькой черной точкой живет в голове, наверное, каждой женщины: он называется «а что потом?». У кого-то эта точка совсем маленькая, и она не останавливает женщину, совершающую опрометчивые поступки, у кого-то эта точка расплывчатая и нечеткая, она не формулируется достаточно ясно, и женщина никогда не осознает своего страха. У всех она разная. У меня она большая, четкая, резко ограничивающая мои желания и контролирующая мои поступки. Этот страх, что потом я буду ждать, а он не придет, я позвоню, а он ответит, что занят, и скажет, что перезвоню, мол, и, конечно, не перезвонит, что эти отношения ни к чему не приведут, а стыдно мне будет и перед мужем, и перед собой... Обо всем этом я даже не думаю сейчас – я это просто знаю и поэтому резко вырываюсь из рук Сатса и, даже не взглянув на него, ухожу. Быстро хватаю свою сумку, куртку и выскакиваю на улицу. Не обернувшись, я почти бегу вдоль стройки к реке, перепрыгивая через ступеньки широкой лестницы, спускаюсь к камню и с ходу прижимаюсь к нему. Прохлада каменной поверхности нужна мне сейчас, как никогда: остудить горячую голову, руки и тело, пылающие, как в огне, от страстных, умелых, ласковых объятий Стаса. Я стою, обняв прохладный камень, и чувствую, как уходит постепенно мой жар, выливаясь горячими слезами, капающими прямо на камень. Остывают кончики пальцев, и щека, прижавшаяся к камню, перестает гореть лихорадочным огнем. Успокаивается бешено бьющееся сердце, и появляются первые спокойные мысли. Все хорошо, все правильно. Я прихожу в себя. И чувствую, что камень под моей рукой совсем не такой ледяной, как был вчера. Он еще холодный, но слабое, едва уловимое тепло где-то уже проступает. И я улыбаюсь. Сквозь слезы.

Ночью я почти не сплю. Проваливаясь на какие-то мгновения в забытье, я тут же почему-то выныриваю в реальную темноту ночи. Обрывки мыслей, старательно прогоняемые мной из уставшей, тяжелой головы, возвращаются снова и снова, не давая уснуть. Стас, целующий меня, смотрит на меня из ночи обиженно и удивленно: почему я убежала? И как объяснить ему, что я не могу согласиться, не имею права? И не спросила я у него ничего. Ни про незнакомца – когда он узнал его точный возраст? Ни про фирму, что теперь охраняет стройку. Не рассказала про звонок мне на работу сегодня, и про легенды не рассказала, и про то, что камень остывший. И как теперь мне на раскоп вечерами ходить? Ходить, не заглядывая в соседнюю комнату? Это было бы правильно, но нереально. Я знаю, что не смогу удержаться. И что потом? Зачем же продолжать эти бессмысленные отношения? Господи, как трудно! Я ворочаюсь, прогоняя ненужные мысли. Спать. Спать. Я должна хоть немного поспать. Стас, прости меня, я абсолютно не знаю, как ты ко мне относишься, может, ты просто развлекаешься, но все равно прости меня. И как я теперь узнаю, что будет дальше? Запросто теперь не спросишь. Спать. Спать. Надо бы Олегу Георгиевичу все рассказать. Хотя мне- то про что рассказывать? Не про легенды же. А про звонок и рассказывать нечего. Никакой конкретики. А Стас вот должен рассказать... Опять Стас. Хватит уже! Спать.

Невыспавшаяся, нервная, раздраженная, я пошла на работу пешком. Пусть это не очень близко, пусть пришлось пораньше выйти, но я должна как-то привести себя в чувство. Свежий прохладный воздух сентябрьского утра действует на меня успокаивающе. Я иду вдоль шумных улиц, поглядывая на проезжающие мимо машины, с удовольствием гляжу на яркие клены и золотые березы: золотая осень в самом разгаре. И на работу прихожу вполне умиротворенная. Осталось всего несколько дней до приезда Ирины. И кажется, по работе у нас все нормально. Я подшиваю в папку очередные договоры и довольно спокойно думаю свои думки. Я еще не знаю, как мне быть с раскопом, но до вечера еще далеко. Никто мне не звонит, в смысле мне лично не звонит, по работе-то звонков предостаточно, а значит, пока все я делаю правильно. Какое-то затишье наступает. Уж не перед бурей ли? Я усмехаюсь. Буря была позавчера, в тот день, когда сторожа грузовик задавил, вот уж событий было!

В обеденный перерыв я иду на раскоп. Не знаю, чего это вдруг я решила, просто собралась и пошла. Наверное, соскучилась по живому раскопу с археологами, землекопами, с находками и нивелирными отметками. Соскучилась по всему тому, что и составляет раскоп. Да, именно это я и поняла, придя на площадку. У них обеденный перерыв уже закончился, и поэтому все на местах. Встав на краю ямы, я какое- то время просто наблюдаю за работой. Землекопов немного, да и новенькие почти все. Зато Лешка все так же аккуратно раскладывает рейки и, отойдя чуть в сторону, разглядывает что-то на слое, примеряясь, чтобы было удобнее чертить. Марина сидит на маленькой скамеечке и что-то сосредоточенно записывает в тетрадь. Катенька сидит на корточках возле носилок и вместе с землекопами перебирает землю: видимо, совсем новая пара, не знают даже, что искать в земле. Я улыбаюсь. Как я соскучилась! Неожиданно Марина