— Эх, — подмигнул болярин, — будь я помоложе, сватов бы заслал, — и засмеялся. — Ладно, пойду я. У Жирота увидимся. А ты, девка, отцу за меня кланяйся, — и ушел.
А мы все стояли посреди стогня, словно два дерева на высоком утесе. Стояли и смотрели друг на друга…
— Жди меня здесь, — спохватился я.
— Ой, — всплеснула руками Любава, — там же батюшка заждался. Он же пошел лодку пристроить, чтоб до утра посторожил кто, а я в город отпросилась. Бежать мне надо, Добрынюшка…
— Я скоро!.. — крикнул я и к оружейнику заспешил…
— Добрыня, ты сызнова со мной пойдешь? — Побор проверял каждую стрелу: ровная ли? Хорошо ли склеена? Не отвалится ли оперение? Остры ли наконечники?
Жирот нервничал. Знал, что привередлив болярин. Даже мелочи не пропустит…
— Нет, — ответил я, разглядывая новые щиты, ровными рядами расставленные вдоль стен оружейной башни. — Обойдутся без меня лучники. Я с Путятой буду. У нас дело особое.
— Жаль. Справный лучник из тебя получился. Болярин Дедята хотел тебя в свою лодью взять.
— Кланяйся болярину, — ответил я. — В другой раз сам к нему попрошусь.
— Вот и славно. Жирот, — повернулся он к оружейнику, — вот эти, — указал он на большую снизку стрел, — я забираю. А эти, — вторая снизка была поменьше, — никуда не годятся. Сможешь до утра переделать?
— Постараюсь, болярин. — Жирот пожал плечами.
— Ты уж постарайся. Сам понимаешь, не на игрища отправляемся. Стрела, она лететь должна, куда ее лучник отправит, а не куда ей самой вздумается.
— Сказал же, поправлю.
— Пойду я. — Старый лучник взял снизку. — Знаешь, Добрыня, а девка и вправду хороша. Не упусти ее, — подмигнул он мне и вышел из башни.
— И к чему придрался, ума не дам. — Жирот, по привычке, пожал плечами, разглядывая отложенные Побором стрелы. — Рассуди, Добрыня, чего болярину не понравилось?
— Ну, ему с кургана виднее, — ответил я.
— Людо, — позвал он стрельника, — вот это нужно к утру исправить. Справитесь?
— Так есть, — кивнул стрельник, забрал снизку и ушел в мастерскую.
— Жалко его, — вслед ему сказал Жирот. — Холопство его по зиме кончается. Я его уговаривал, чтоб остался. Не хочет. Говорит, что к своим мазовщанам вернется. Где такого стрельника взять? Эх… ведь как они с дочкой с моей жили… душа в душу… да забрал ее Даждьбоже… а Людо как чужой стал… эх… — махнул рукой оружейник. — А ты, княжич, просто так пришел, или дело у тебя?
— Дело, Жирот.
— Ну, рассказывай.
— Отец велел для меня кольчугу подобрать. Такую, чтоб под одежей не видно было.
— Ну что ж, пойдем посмотрим, что у меня тут есть…
— Погоди. Что это у тебя? — ткнул я пальцем в кинжал, что висел на его поясе.
Редкой работы был тот кинжал. Не нашей. И не варяжской. Видно, издалека пришел он, чтобы повиснуть у оружейника на толстом пузе. Когтем изогнутые ножны усыпаны камешками самоцветными. А в рукоять вправлен большой яхонт.
— Это? — гордо сказал оружейник. — Это из Булгара я привез, когда ты в свейской земле у варягов был. Отменной работы кинжал. Вот, смотри.
Он вынул из ножен клинок. Тот поразил меня.
Синие прожилки бежали по серому лезвию. Закручивались, свивались в причудливый узор. Завораживал клинок непонятной строгостью и поражал.
Я несколько мгновений, словно очарованный, рассматривал лезвие.
— Видишь узор? — спросил Жирот. — Как такое чудо сделать смогли? Не понимаю. Второй год над секретом бьюсь.
— Жирот, подари, — не стерпел я.
Он смерил меня взглядом. Вставил клинок в ножны. А потом махнул рукой. Отстегнул кинжал и протянул мне:
— Держи. Оружейник я, не воин. Тебе нужнее будет.
С трепетом я взял кинжал. Рукоять удобно легла в руку.
— Ладно, — сказал оружейник. — Налюбуешься еще. Пошли кольчугу тебе подбирать. Ивиц, — крикнул он, — где та кольчужка, что ты анадысь доделал?
— Тут она, батя, — услышал я из мастерской.
Я выскочил из оружейни, метнулся через стогнь. Головой туда-сюда кручу, Любаву высматриваю. Нет ее. Не дождалась…
А сам себя корить начал. Мол, на кинжал позарился, а Любаву забыл.
Только вот он, кинжал. На поясе. А Любаву найдем. Она про отца говорила…
Выбежал из ворот. К пристани поспешил…
А у воды толкотня. Погостище. С окрестных посадов и деревенек наехало огнищан. Кто чего натащил. Мен идет.
Присмотрелся я, а мен-то только для виду. Разговоры об одном — как Ингваря порешить? Шумят огнищане. Спорят. Всяк свой способ предлагает.
Особенно двое разошлись. Чуть но в драку друг на друга лезут.
Один маленький. Подол его рубахи по земле волочится. Сам всклоченный, будто волосы с бородой ему век не чесали. Ладони большие, крепкие. К сошникам привычные. Огнищанин, по всему видать.
Другой худой. Длинный, что твоя слега. В переднике, глиной измазанном. Волосы ремешком подвязаны, чтоб при деле не застили. Пальцы на руках тонкие. Длинные. К тонкой работе приучены. Горшечник. Здесь и круг его гончарный стоит. На круге корчажка недоделанная. Рядом горшки на земле расставлены. Да вот незадача — позабыл про них. Не до мена ему, не до торжища. С места вскочил, руками размахивает.
— Я, — кричит, — уж и горшок для волчары приготовил! Здоровущий! Посадим в него Ингваря, провезем по всей земле Древлянской. Пусть каждый в тот горшок плюет да сморкается. До тех пор возить станем, пока каган не захлебнется.
— Это легко ему будет! — маленький ему возражает. — Я другое дело предлагаю. На чепь надо Ингваря посадить. И Асмуду-воеводу тоже. Только так, чтоб они друг до дружки не доставали. Кагана откармливать, точно порося на убой. А Асмуду голодом морить. И так месяца четыре. А как каган отожрется, Асмуду с чепи спустить. Пусть он Ингваря живьем сожрет. Он до крови дюже охочий, вот и напьется досыти…
«Натерпелись люди от ласки киевской», — подумалось мне.
— Так ведь с горшком-то обидней! — кричит горшечник.
— Зато чепь надежней! — не уступает ему огнищанин.
Стоят, препираются. А погост вокруг шумит.
— Так что ж я, зря столько глины извел?
— Так ведь глина — тьфу. — Огнищанин корчагу схватил. — Тукни ее, она и рассыплется.
— Моя глина? — возмутился горшечник.
— Твоя, — кивнул коротышка. — Смотри, — и корчагу об землю хлоп.
И верно, рассыпался труд горшечника на мелкие черепки.
— Ты чего делаешь, гнида?! — взвыл горшечник. Подлетел к огнищанину и хлоп его по лбу. Тот кубарем полетел. Но лоб ничего, выдержал.
— Так ты драться? — вскочил он на ноги и горшечника всклоченной головой в живот боднул.
Вот и до свары дошли. Схватились длинный с коротким. Яростный у них бой вышел, да не долгий. Растащили.
— Ой, держите меня семеро! — маленький вырывается. — Я сейчас этого жердяя на лоскуты пущу!
— А ну-ка хватит вам ерепениться! — голос зычный всех перекричал. — Ишь распетушились.
Смотрю, а это Микула сквозь народ пробирается.
— Не запрягли еще, а уже погоняете! Ты, что ли, Ингваря в полон взял? — навис он над коротышкой. — Или ты? — повернулся он к горшечнику. — Чего вы шкуру медведя неубитого делите?
