Он был фрязем[62]. Его звали Хлодвигом, и он очень гордился своим именем[63].
В Полесье пришла весна. Тропы просохли, и на обочинах вовсю прорастало весеннее разнотравье. Сквозь раскидистые ветви деревьев рвалось яркое солнце. Деревья набухли почками, а стройные березы плакали соком. Радостно щебетали птахи, и могло показаться, что вокруг разливаются покой и благодать.
Однако нам было не до весенних красот. Мы знали, что за нами по пятам спешат люди, которые хотят только одного — нашей погибели…
Под конец дождливого лета пришли по-настоящему теплые деньки. Только нерадостными они были.
Еще не затянулись раны на земле Древлянской. Еще стонут матери по своим сынам, погибшим от захватчиков. Еще отец живет, как во сне, не в силах отойти от горя. А у меня сжимается сердце и наворачиваются слезы, когда перед глазами встает мама…
Сразу после Перунова дня[64] небеса одарили землю знамением.
По вечерам, после захода солнца, на восточном склоне небес появлялась яркая хвостатая звезда. За полночи она пролетала всю небесную твердь и падала за окоем. Но на следующий вечер вновь вспыхивала на прежнем месте, для того чтобы еще раз проделать свой непостижимый путь.
Измученные горем люди тыкали пальцами в звезду, стараясь понять, добро ли несет этот Божий знак, или еще большие беды обрушатся на Древлянскую землю…
Они с тревогой смотрели вслед Гостомыслу. Ведун должен был знать, что значит это знамение. Но старик и сам терялся в догадках.
Отцу сейчас было не до меня. Он пытался забыться. Убежать от навалившейся беды. Убежать от себя. Все время пропадал в разъездах по окрестным городам, деревенькам и подворьям. Старался снова собрать в кулак земли и людей.
Малуша была присмотрена.
После гибели болярина Грудича Владана и Загляда, которые еще пол-лета назад друг друга терпеть не могли, теперь стали лучшими подругами. Вместе оплакивали любимого. Вместе нянькались с княжной. А Малуша рада была своим нянькам и о матери почти не вспоминала.
Я же был отдан под присмотр Белорева и Гостомысла. Стал их послухом. Вместе со мной знахарству и ведовству обучались еще трое недорослей. Красун, сын конюха Колобуда, Ивиц, оружейников сын, и Жарох, сирота неприкаянная.
У Жароха отца и матушку варяги на подворье живьем пожгли. А он в лесу укрылся и только через два дня на пепелище выбрался. Не пропадать же одному. Он в Коростень и пришел.
Побор его в своей семье приютил. Они с женой бездетными были. По молодости застудилась тетка Милава. Оттого у нее дети мертвыми рождались. Вот Жарох и стал им вместо сына.
Побор его хотел к стрелковому делу приучить. Только не вышло ничего. В кадку дубовую с трех шагов не мог Жарох попасть. Ему бы только по лесам окрестным блукать. Травы собирать. Цветы всякие.
Повздыхал Побор да в послушание его отдал. Стало сироте у Белорева сподручнее.
Были послухи года на три старше меня. И потому всячески старались со мной потешиться. То подножку поставят. То побить захотят. Только я в обиду не давался. Отбивался как мог. Эх, были бы живы Славдя с Гридей, мы бы им устроили. Но нет моих друзей. Сгинули, меня бороня. Жалко.
Зато Ивиц меня в тавлеи[65] играть обучил. Занятная игра. Словно ты сам Даждьбоже и людьми своими управляешь. Или князь удалой, что дружину на бранное поле вывел. Выучился я быстро. Стал у послухов выигрывать. За это меня еще сильнее бить стали.
Гостомысл обучал нас читать и писать. Рассказывал про времена стародавние. Про пращуров наших. Про Древу, дочь Богумира, от которой род древлянский по земле пошел. Про богов давнишних и нынешних. Кто кому братом, а кто кому отцом доводится. Про Сварога и Ладу. Про Белеса и Святогора и про Даждьбога нашего.
Читать я еще маленьким обучился. И писалом по вощеным дощечкам царапать мне давно нравилось. Про богов бабуля сказки рассказывала. Так что все мне было не в диковинку.
Я к нему с расспросами про звезду хвостатую приставать начал. Он только руками развел. Говорит, что в складнях[66] смотрел, нашел там про звезду Седунь, но та ли это звезда или не та и что она предвещает, он понять не может.
Белорев нас травному делу учил. Какая трава от лихоманки, какая — от кашля, какая — кровь запирает. А какая к предкам на пир отправить может.
Это было занятнее. Особенно в травном деле Жарох преуспел. Он, как Белорев, хотел знахарем стать. Людям от болячек помогать. Целыми днями заговоры бубнил. Заучивал.
А мне все больше про звезду хотелось узнать.
По вечерам я забирался на дозорную башню детинца. Поначалу боязно было. Так и мерещилось, что сейчас Ингварь из темного угла выскочит да вниз, как маму, меня скинет. Но потом привык. Охота же любой страх переборет. Подымался я туда и смотрел на звезды. Долго смотрел. Пока сон меня в полон не брал.
На дозорную башню, которую в народе уже стали называть Беляниной, я взобрался и на этот раз.
Далеко видно с этого места. Многое рассмотреть можно.
Вот Жирот-оружейник Ивица мордует. Он сегодня днем Жароху за ворот лягушку живую засунул. Тот перепугался. Руками размахивать начал. Чан с варевом перевернул. Белореву прям на ноги. Ошпарило знахаря не сильно, но, видать, он оружейнику нажаловался.
А там, за стеной городской, конюхи коней на водопой гонят. Там и Гнедко мой, и отцов Сивка.
Отец сегодня от кривичей вернулся. У кривичей князя нет. Ими ведун богини Макощи правит. Кривей его зовут. Отец в Смоленск[67] ходил, чтоб решать, как ярмо киевское с наших шей снять. Решил или нет? Он мне не докладывал.
А дальше Шатрище, где войско Ингваря стояло. А за ним бор.
А в другую сторону взглянешь — Святище. И Священный дуб стоит. Я всегда диву давался, как тот дуб мог среди глыб гранитных подняться.
Здесь, возле дуба, Асмудовы да Свенельдовы отроки наших казнили. С высокой кручи кидали. Было место святым, а стало еще святее от пролитой крови древлянской.
Под крутью Уж. Река полноводная. Вспомнилось мне, как тогда рыбу удили. Крючками новыми. Гридей точенными. И вздохнул в память о товарищах. Они уже, наверное, в светлом Ирии из Смородины-реки всю рыбу без меня выловили. Ну, ничего. Вот когда помру, я свое наверстаю.
За рекой дом Даждьбогов. Видно, как Гостомысл ворожбу вершит. Ярко костер пылает. Вокруг огнищане собрались. Что им ведун напророчит? Скоро ли земля Древлянская вновь поднимется?
А дальше — снова бор. И не видно ему ни конца ни края.
Березы уж желтеть начали. Точно напоминают о том, что все в этом мире проходит.
Солнце село. Темнеет.
В это время небо становится особенно прозрачным и чистым. И звезды высыпают на небосводе.
Сварог постарался. Эти маленькие огоньки на темно-синем небе у него особенно получились. Я смотрел на них, словно зачарованный, не в силах отвести взгляда.
Вот и ночь накатила. Тишина в Коростене. Тягучая. Хоть ложкой ее ешь да молоком запивай. Тем более здесь оно. Вон как на небе сияет.
Молоко Священной Коровы, матери Давшего Мудрость[68], холодной рекой разлилось по небосводу. И где-то там, в неведомой выси, Даждьбог Сварожич мучается в плену у Перуна и оплакивает поражение Древлянской земли.
Эх, звезды… сияете в недосягаемой дали, и неведомо вам, что творится на земле.
А вот и Седунь. Она и вправду похожа на взлохмаченную бабку. Седые космы дыбом встали. То ли оттого, что видела эта звезда жуткое, то ли оттого, что знает она, сколько бед еще земле Древлянской пережить предстоит.
Я вглядывался в ночное небо. Пытался разгадать тайну появления Седуни. И о Любаве печалился. Как
