– Если нужно, отчего же.

– Так вот, прошу тебя, не вмешивайся.

Щеки Джун залились румянцем, из глаз брызнули слезы; она смигнула их, встряхнулась и холодно сказала:

– Я никогда не вмешиваюсь.

– Правда?

Она еще гуще порозовела и вдруг погладила его по рукаву. Это тронуло Джона, он улыбнулся.

Весь сеанс он был не спокоен, а рафаэлит писал, и Джун входила и выходила, и лицо ее то хмурилось, то тосковало. Он думал, как поступить, если Флер опять за ним заедет. Но Флер не заехала, и он отправился домой один. Следующий день был воскресенье, и он не приезжал в город; но в понедельник, выходя от Джун после сеанса, он увидел, что автомобиль Флер стоит у подъезда.

– Сегодня я уж тебе покажу мой дом. Вероятно, Джун с тобой говорила, но я раскаявшаяся грешница, Джон. Полезай! – И Джон полез.

День был серый, ни освещение, ни обстановка не располагали к проявлению чувств, и «раскаявшаяся грешница» играла свою роль превосходно. Ни одно слово не выходило за пределы дружеской беседы. Она болтала об Америке, ее языке, ее книгах. Джон утверждал, что Америка неумеренна в своих ограничениях и в своем бунте против ограничений.

– Одним словом, – сказала Флер, – Америка молода.

– Да; но, насколько я понимаю, она с каждым днем молодеет.

– Мне Америка понравилась.

– О, мне так очень понравилась. А как выгодно я там продал мой фруктовый сад!

– Странно, что ты вернулся, Джон. Ведь ты такой... старомодный.

– В чем?

– Ну хотя бы в вопросах пола – я, хоть убей, не смогла бы обсуждать их с тобой.

– Ас другими можешь?

– О, почти со всеми. Ну, что ты хмуришься? Тебе нелегко пришлось бы в Лондоне или, скажем, в Нью- Йорке.

– Ненавижу, когда без нужды болтают на эти темы, – сердито сказал Джон. – Только французы понимают то, что связано с полом. Нельзя говорить об этом так, как говорят здесь или в Америке; это слишком реальный фактор.

Флер украдкой на него взглянула.

– Так оставим эту скользкую тему. Я даже не знаю, смогла ли бы я говорить с тобой об искусстве.

– Ты видала статую Сент-Годенса в Вашингтоне?

– Да, но это для нас обеих.

– Ах так? – проворчал Джон. – Чего же нужно людям?

– Ты знаешь так же хорошо, как и я.

– То есть – чтобы было непонятно?

– Если хочешь! Главное, что искусство теперь только тема для разговора; а о том, что каждому с первого взгляда понятно, не стоит и говорить – значит, это не искусство.

– По-моему, это глупо.

– Возможно. Но так забавнее.

– Раз ты сама это сознаешь, что же тут для тебя забавного?

– Опять скользкая тема! Попробуем еще! Пари держу, что тебе не по вкусу последние дамские моды.

– Почему? Вполне рациональная мода.

– Ого! Неужели на чем-то сошлись?

– Конечно, вы все были бы лучше без шляп. Голову мыть вам ведь теперь несложно.

– О, не отнимай у нас шляпы. Джон! Что останется от нашего стоицизма? Если бы нам не нужно было искать шляп, которые нам к лицу, жить стало бы слишком легко.

– Но они вам не к лицу.

– Согласна, голубчик; но я лучше тебя знаю женскую натуру. Надо же младенцу точить обо что-то зубки.

– Флер, ты слишком умна, чтобы жить в Лондоне.

– Мой милый мальчик, современная женщина нигде не живет. Она парит в собственном эфире.

– Но иногда все же спускается на землю.

Флер ответила не сразу, потом взглянула на него.

– Да, Джон, иногда спускается на землю. – И взгляд ее словно опять сказал: «Ах, почему мы должны разговаривать в таком тоне!»