– Ну вот, значит, я вымазалась?.. Здравствуйте! Ну, не глупо ли все это? Знаете, им ведь не нужны посторонние… А, вот и Эдриен! Дорогой мой, у тебя галстук сбился. Динни, поправь. Здравствуйте! Да, вот сюда. Не люблю цветов на похоронах – бедняжки лежат себе и умирают… Как ваша собачка? Разве у вас нет собаки? Совершенно верно!.. Динни, ты должна была меня ущипнуть… Здравствуйте! Здравствуйте! Я сказала моей племяннице, что ей следовало ущипнуть меня. У вас хорошая память на лица? Нет. Как приятно! Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте!.. Ещё трое! Динни, кто эта образина?.. О, здравствуйте! Значит, вы приехали? Я думала, вы в Китае… Динни, напомни мне спросить у твоего дяди, Китай ли это был. Он так зло взгглянул на меня. Можно мне смыться от остальных? Где я подхватила такое выражение? Динни, передай Блору – напитки! Вот ещё целый выводок!.. Здравствуйте!.. Здравствуйте!.. Здрасте!.. Здрасс!.. Здра!.. Как мило с вашей стороны! Динни, мне хочется сказать: 'Будьте вы все Прокляты!'

Разыскивая Блора, Динни прошла мимо Джин, беседовавшей с Майклом, и удивилась, как у такой здоровой и яркой женщины хватает терпения изнывать в этой толчее. Она нашла Блора и повернула обратно. Странное лицо Майкла, которое с каждым годом становилось симпатичнее, словно доброта оставляла на нём все более глубокий отпечаток, показалось ей взволнованным и несчастным. Она услышала, как он сказал:

– Я не верю этому. Джин.

– Конечно, по базарам ходят всякие слухи. А всё-таки дыма без огня не бывает, – ответила Джин.

– Бывает, и сколько угодно! Во всяком случае, он снова в Англии. Флёр видела его сегодня в церкви! Я спрошу у него.

– По-моему, не стоит, – возразила Джин. – Если это правда, он сам, наверно, вам все расскажет, если нет, зачем зря волновать человека?

Ясно! Они говорят об Уилфриде. Как бы узнать – что, не показав, насколько её это интересует? – подумала Динни и тут же решила: 'Не стану, даже если смогу. Все важное он должен сказать мне сам. Не хочу слышать это от посторонних'. Но девушка была встревожена, – интуиция всегда подсказывала ей, что на душе у него лежит какая-то непонятная тяжесть.

Когда долгое жертвоприношение на алтарь сердечности пришло к концу и новобрачная уехала, Динни ушла в кабинет дяди – единственное место в доме, где не было следов беспорядка, и опустилась в кресло. Её родители отправились обратно в Кондафорд, удивляясь, почему она не едет с ними. Действительно, оставаться в Лондоне, когда дома раскрылись тюльпаны, распускается сирень и яблони все гуще покрываются цветами, – это не похоже на Динни. Но при одной мысли, что, уехав, она лишится возможности ежедневно видеть Уилфрида, девушке становилось по-настоящему больно.

'Я увлеклась слишком сильно, сильнее, чем могла предполагать. Что же будет?' – думала Динни, полулёжа с закрытыми глазами.

Неожиданно она услышала голос дяди:

– Ах, Динни, как приятно отдохнуть от полчищ мадиамских! Мандарины в парадных одеяниях! Знаешь ли ты хоть четверть тех, кто сегодня был здесь? Зачем люди ходят на свадьбы? Затем, что, будь ты регистратор или император, это единственный способ не нарушать приличий. Твоя бедная тётка легла в постель. Насколько всё-таки удобней быть магометанином, если не считать того, что сейчас у них модно ограничиваться одной женой и не прятать её под чадру! Кстати, ходят слухи, будто молодой Дезерт принял ислам. Рассказывал он тебе что-нибудь об этом?

Поражённая Динни приподняла голову.

– Такое проделали на Востоке только двое моих знакомых, да и то французы, – они хотели завести гарем.

– Для этого нужно только одно, дядя, – деньги.

– Динни, ты становишься циником. Не забывай, люди любят, чтобы религия санкционировала их поступки. Но у Дезерта была другая причина.

Насколько я помню, он человек разборчивый.

– Дядя, какое значение имеет религия до тех пор, пока люди не вмешиваются в чужие дела?

– Видишь ли, у некоторых мусульман довольно примитивные представления о правах женщины. Они, например, полагают, что в случае неверности её следует замуровывать. Я видел в Маракеше одного шейха – отвратительный тип!

Динни вздрогнула.

– С незапамятных времён, как принято у нас выражаться, религия была виновницей всех наихудших злодейств, происходивших на земле, – продолжал сэр Лоренс. – Интересно, не решился ли молодой Дезерт на этот шаг, чтобы попасть в Мекку? Не думаю, чтобы он во что-нибудь верил, но ничего толком не знаю, – странная семья.

'Не хочу и не стану говорить о нём', – решила Динни.

– Дядя, как вы думаете, какой процент составляют верующие в наши дни?

– В северных странах? Трудно сказать. У нас, видимо, от десяти до пятнадцати среди взрослых. Во Франции и в южных странах, где есть крестьянство, – больше, по крайней мере с точки зрения внешней.

– А среди тех, кто был сегодня у вас?

– Большинство из них было бы шокировано, если бы им сказали, что они не христиане, и шокировано ещё больше, если бы их попросили отдать половину своих богатств бедным. Такая просьба доказала бы только, что они всего лишь благодушные фарисеи или, вернее, саддукеи.

– Дядя Лоренс, а вы христианин?

– Нет, дорогая, скорее последователь Конфуция, который, как тебе известно, был просто философом- моралистом. Большая часть английской привилегированной касты – не христиане, а конфуцианцы: вера в предков и традицию, почтение к родителям, честность, сдержанность в обращении, мягкость с животными и с подчинёнными, ненавязчивость в жизни и стойкость перед лицом болезни и смерти.

– Чего же ещё желать? – спросила Динни, задумчиво наморщив носик. Пожалуй, одного – любви к прекрасному.