должен сознаться, этот тип быстро вымирает. Ж аль, что его нельзя как-нибудь сохранить, – например, устроив национальные заповедники, как в Америке для бизонов.

– Нет, не хочу, – объявила леди Монт.

– Чего вы не хотите, тётя Эм?

– Пить шампанское в пятницу. Отвратительная шипучка.

– А нужно ли его вообще подавать, дорогая?

– Я боюсь Блора. Он так привык. Я могу сказать ему, но он всё равно подаст.

– Динни, что слышно о Халлорсене? – неожиданно спросил Хьюберт.

– После возвращения дяди Эдриена – ничего. По-моему, он в Центральной Америке.

– Он был огромный, – сказала леди Монт. – Обе дочки Хилери, Шейла, Селия и маленькая Энн. Пять. Я рада, что обойдёмся без тебя, Динни. Конечно, это суеверие.

Динни откинулась назад – так, чтобы свет не падал ей на лицо:

– Быть подружкой невесты один раз – вполне достаточно, тётя Эм.

На другой день, встретясь с Уилфридом в Уоллесовской галерее, Динни спросила:

– Вы случайно не будете завтра на свадьбе Клер?

– У меня нет ни цилиндра, ни фрака, – я подарил их Стэку.

– Я помню, как вы замечательно выглядели тогда. У вас был серый галстук и гардения в петлице.

– А вы были в платье цвета морской волны.

– Eau-de-vi[2]. Мне хочется, чтобы вы взглянули на мою семью. Там соберутся все наши. А мы могли бы потом поговорить о них.

– Я зайду как простой зритель и постараюсь не попадаться на глаза.

'Мне-то попадёшься!' – подумала Динни. Значит, ей не придётся жить два дня, не видя его!

При каждой новой встрече он, казалось, все больше примирялся с самим собой; иногда он так пристально посматривал на девушку, что сердце её начинало учащённо биться. Она же, глядя на него, – это случалось редко и лишь тогда, когда он этого не видел, – старалась, чтобы её глаза оставались ясными. Какое счастье, что женщина всё-таки в более выгодном положении, чем мужчины: она чувствует, когда они на неё смотрят, и умеет смотреть на них так, чтобы они этого не почувствовали!

На этот раз, прощаясь, он предложил:

– Едем снова в Ричмонд в четверг? Я подхвачу вас, как тогда, – в два часа у Фоша.

Динни ответила:

– Хорошо.

Свадьба Клер Черрел на Ганновер-сквер относилась к числу 'фешенебельных', и отчёт о ней вместе со списком гостей должен был занять четверть газетной колонки, что, по мнению Динни, было 'так лестно для приглашённых'.

Накануне вечером Клер с родителями прибыла на Маунт-стрит. Леди Черрел и Динни, которая до последней минуты хлопотала вокруг младшей сестры, маскируя своё волнение юмором, приехали в церковь незадолго до невесты. Девушка задержалась, чтобы перекинуться словечком со старым причетником, и заметила Уилфрида: он стоял далеко позади в левом углу придела и смотрел на неё. Динни бегло улыбнулась ему, прошла через придел и присоединилась к матери, сидевшей на первой скамье слева. По дороге она поравнялась с Майклом, и тот шепнул ей:

– Народу-то наехало, а? Действительно, наехало! Клер хорошо знали и любили в обществе, Джерри Корвена знали ещё лучше, хотя любили меньше. Динни окинула взглядом собрание, – тех, кто присутствует на свадьбе, неудобно именовать сборищем. Лица гостей, очень разные и по-своему характерные, не поддавались классификации. Это были лица людей, у каждого из которых свои убеждения и взгляды. Собравшихся здесь нельзя было отнести ни к какому определённому единому типу, и это отличало их от немецкой офицерской касты с её безобразной одинаковостью.

На передней скамье рядом с Динни и её матерью сидели Хьюберт и Джин, дядя Лоренс и тётя Эм; на второй – Эдриен с Дианой, миссис Хилери и леди Элисон. Ещё подальше назад, на краю четвёртой или пятой скамьи, девушка заметила Джека Масхема. Высокий, элегантно одетый, вид скучающий. Он кивнул ей, и Динни удивилась: 'Неужели он помнит меня?'

На правой стороне, где располагались родственники жениха, лица и фигуры были столь же разнообразны. Элегантно одеты только трое: Джек Масхем, жених и его шафер; остальные, кажется, меньше всего на свете озабочены своим костюмом. Но на всех этих лицах Динни читала веру в определённое житейское кредо. Ни одно из них не вызывало у неё того же чувства, что лицо Уилфрида, – ощущения духовной борьбы и разлада, исканий, боли и порыва. 'Я привередничаю', – решила девушка, и глаза её остановились на Эдриене, сидевшем прямо позади неё. Над его козлиной бородкой, удлинявшей тонкое смуглое лицо, светилась спокойная улыбка. 'У него милое лицо, не самодовольное, как у тех, кто носит бороду клинышком, – подумала Динни. – На свете нет человека лучше'.

Она шепнула:

– Недурная коллекция костей, дядя, а?

– Пожалуй. Я охотно приобрёл бы для музея твой скелет, Динни.

– При чём тут музей? Я сожгла бы их и развеяла пепел. Тс-с!..

Вошли певчие, за ними священник. Джерри Корвен обернулся. Усики щёточкой, улыбается, как кот, резкие черты лица, дерзкие, настойчивые глаза! Динни, охваченная внезапным отчаянием, подумала: 'Как