— Он на водительском месте, — сказал человек.

— А остальные?

— Не устраивай мясорубки. Он на водительском месте.

Обратно ехали молча. На улице давно стемнело, свет фар выхватывал из декабрьской мутной тьмы то репейный куст на обочине, придавленный к земле выписывавшим кренделя грузовиком, то обсыпанную талым снегом канаву, то мерзлое мокрое белье, хлопающее на веревке среди облетевшего сада.

Дорога хотя и звалась в девичестве асфальтированной, однако в целом напоминала лунную поверхность, испещренную кратерами от метеоритов. «Мере» переваливался по ней, как утка, безжалостно царапал брюхо, Ира забилась в угол на заднем сиденье, старательно отодвинувшись от одного из охранников. Охранник был массивный, высокий, и слишком походил на хозяина.

Метров через двести Извольский начал приходить в себя и сообразил, что ему как минимум следует позвонить кое-куда. Машина остановилась.

— Мишка, сядь за руль, — сказал Сляб. Они поменялись местами, и через мгновенье машина вновь запрыгала, как заяц по кочкам. На электронных часах, вделанных в панель, ярко светились цифры: восемь часов пять минут.

Извольский вынул из кармана телефон и позвонил в РАО «ЕЭС России». Его соединили немедленно, что было неплохим знаком.

— Это Извольский, — сказал он. — Я… словом это, я опоздал…

Невидимый собеседник в трубке слегка хмыкнул.

— Да в общем это ваше дело, Вячеслав Аркадьевич. Я со своей стороны договор подписал, можете приехать и поставить закорючку когда хотите.

— Извините, что так получилось, — сказал Извольский. — Я… я вам потом объясню…

Интересно, что он объяснит? Что он бросил все и поехал за сбежавшей от него девушкой? И что если бы он это не сделал, ее бы просто зарезали у продуктового магазина? Что это? Интуиция? Случайность? А если бы ему сказали — или Белопольская АЭС, или Ирина? Наверное, он все-таки выбрал бы АЭС, а потом выл ночами с тоски.

— Мне бы хотелось с вами встретиться, — докончил Извольский.

— Конечно. Завтра в девять устроит? Извольский скосил глаза на сжавшуюся в уголке Ирину.

— А нельзя ли попозже? — набрался он храбрости.

— В одиннадцать.

— Добро.

Извольский спрятал телефон в карман и снова посмотрел на Ирину. Заднее сиденье машины перерезал толстый подлокотник, и поверх этого подлокотника еще стояла большая потрепанная сумка. Из незастегнутого ее верха торчал уголок толстой книги и рукав зимней куртки. Ирина сидела в углу и сосала лапу, как медвежонок.

Извольский спихнул сумку вниз и взял девушку за локоть.

— Что с рукой?

— О бутылку порезалась, — сказала Ира.

Порез оказался довольно глубоким, было даже непонятно, как Ира не почувствовала его, пока не уселась в машину.

Извольский наклонился и стал слизывать темную соленую кровь с узкой ладошки, жадно, как кошка лакает сливки. Ирина вырвала руку, и Сляб неожиданно легко выпустил ее, — больше всего он боялся походить на себя вчерашнего. Директор про себя подивился, как спокойно девочка реагирует на все, что случилось. Другая на ее месте билась бы в истерике. Сляб предпочел бы, чтобы Ира билась в истерике — тогда ее можно было бы обнять и пожалеть.

— А где кот? — неожиданно спросил Извольский.

— У подруги.

— Это хорошо, — почему-то пробормотал Извольский.

— Что — хорошо?

— Кошек не люблю. И собак тоже.

— Почему?

— Не знаю. У нас дома кошка жила, когда я маленький был. Совхоз «Ленинский путь». Подсобное хозяйство АМК. Сразу по ту сторону реки от комбината. Денег не было, еды тоже, мать как раз под суд отдали, мне соседка колбасы принесла, а кошка ее взяла и съела. Я этой колбасы еще два года не видел.

— А за что мать под суд отдали?

— Кур отравила. По пьянке им вместо кормодо-бавки аммофос засыпала. Триста кур сдохли. Грязное было место, — пробормотал Извольский, — не то город, не то село, с комбината черт знает чем несет, мы городских через речку ходили бить.

— А сейчас там что?

— Все развалилось. Я его продал.

— В каком смысле продал?