переводились по распоряжению Вячеслава Аркадьевича. Так что сделка совершенно легальная. Даже если вы сумеете оспорить ее в областном суде, мы выиграем арбитраж в Москве.

— Посмотрим, — сказал Черяга.

— И-и, Денис Федорыч! Да тут и смотреть нечего…

Аузиньш перегнулся через стол, мягко, настойчиво посмотрел в глаза Дениса.

— Поймите, — сказал эстонец своим мягким голосом с чуть заметным западным акцентом, — мы не хотим конфликта. Это ваша сторона настроена на склоку. На скандал. Мы — мирные люди. Я могу вместе с вами выйти к журналистам и повторить то же самое, от чистого сердца — мы против разборок, судов и публичного выяснения отношений. Я понимаю Вячеслава Аркадьевича. Парализованный человек. Больной человек. Мы очень ценим его. Извольский — директор от бога. Гений! Так и передайте ему. Если бы — подчеркиваю, если бы — мы смогли вступить в контакт с теми фирмами, которые купили акции комбината, и если бы мы смогли убедить их продать эти акции банку — мы бы и думать не смели, чтобы выгнать Извольского. Мы будем только рады, если Вячеслав Аркадьевич будет управлять комбинатом. Естественно, когда поправится. То есть поймите меня правильно — я не знаю, кто купил у Неклясова его фирмочки. Но я приложу все силы к тому, чтобы убедить этих людей не ссориться с Вячеславом Аркадьевичем.

Аузиньш развел руками, обращая ладони к Денису — жест искренности и добросердечия.

— Пусть Вячеслав Аркадьевич едет в Швейцарию. Поправляет здоровье. Не знаю, сколько ему понадобится. Месяц, два, шесть. Вернется — авось будет директором.

«Ну да, — подумал про себя Черяга, — а когда он объяснит вам, как работают все оффшоры и схемы, вы замкнете их на себя и учредите свои оффшоры, и выкинете Извольского, как использованный презерватив. К этому времени шум будет поднимать поздно, а завод будет работать по старым схемам. С той только разницей, что деньги, которые сейчас через оффшоры возвращаются на завод, будут сливаться через такие же оффшоры в ваш банк…»

— Мы готовы обсудить вопрос о соответствующей компенсации за акции, — журчал Аузиньш, — разумеется, как я уже сказал, если мы сможем договориться с новыми владельцами. Мы хотели бы инвестировать в завод. Вы понимаете, что в составе крупной финансово-промышленной группы у завода открываются совершенно новые возможности?

— А у Карачинского металлургического тоже открылись новые возможности? — в упор спросил Черяга.

Карачинский металлургический был небольшим уральским заводиком, специализировавшимся на выпуске ценных высоколегированных сортов стали для космической и оборонной промышленности. Банк купил его за взятку губернатору в 1995 году. Заводу обещали кучу инвестиций и выход на мировой рынок, но все кончилось тем, что банк перевел к себе счета завода и получил за него тридцать миллионов долларов предоплаты за поставку ферросплавов в Канаду. Завод этих денег так и не увидел. Зарплату на нем платили фантиками — уральскими франками, отпечатанными губернатором в 1993 году и с тех пор пылившимися на складах. Директор завода, друг губернатора, чтоб добро не пропадало, стал использовать эти фантики вместо талонов в столовой. На пятифранковой купюре был почему-то изображен хан Ибак — один из сподвижников Кучума, воевавший против Ермака, и, подходя к кассе столовой, рабочие просили:

«Дайте— ка мне еды на пять ебаков», тем самым характеризуя финансовое положение завода с исчерпывающей проницательностью.

Поговаривали, что эти тридцать миллионов украл не сам банк, а человек, заведовавший металлургией то есть Аузиньш. Но Черяга знал, что это брехня. Хозяин «Ивеко» держал банк в железном кулаке.

— Карачинский металлургический — маленькое предприятие с устаревшим оборудованием и скверным менеджментом, — заявил Аузиньш, — его разворовали собственные директора и рабочие.

— Вы просто пауки, — не сдерживаясь, зашипел Черяга, — вы высасываете завод, как муху, и ползете дальше. Вам каждый год нужна новая муха, у вас такой способ питания. Да что вам тридцать миллионов, которые вы у Карачина украли? Это вам на булавки! Вы на реконструкцию офиса больше потратили! Вам просто неизвестно, что чужие деньги — это не ваши деньги! Для вас предприятие — это фраер, которого надо кинуть! Вы не банкиры — вы лохотронщики во всесоюзном масштабе!

Аузиньш слушал, не перебивая, саркастически улыбаясь.

— Вы, Денис Федорыч, наслушались больного человека, — проговорил он, когда Денис выдохся. — Я, конечно, Вячеслава Аркадьевича понимаю. Он — владелец завода. Бывший. Понятно, что он будет драться до последнего. Но подумайте, в каком он положении. Он сам не может командовать заводом. Физически. Он даже бумагу не может подписать! Есть единственный человек, через которого он связан с внешим миром — это вы. Без вас он беспомощен.

Но вам— то какой смысл соваться в мясорубку. Вы собственник? Нет. Вы -наемный работник. Насколь — Ц ко я знаю, вы даже не участвуете в пилежке денег. Во всяком случае, вы не являетесь соучредителем всех-этих «Фениксов», «Стилвейлов», «Интертрейдов». И даже ходят такие слухи, что он вас выгонял… Больной человек. Неуравновешенный. Хан в изгнании. А если он завтра опять вас выкинет? Неужели вы слепо, как раб, преданы такому человеку? Что это — благодарность? За что? За особняк, который он вам подарил?… Но поверьте, банк для вас может сделать не меньше. Объясните ему, что борьба бесполезна. Что лучше пойти на мировую. Ему готовы предложить три миллиона долларов. Он соглашается на три миллиона — миллион получаете вы.

— Ахтарский металлургический комбинат, — сказал Черяга, — стоит значительно больше четырех милпионов долларов. Он стоит значительно больше миллиарда долларов. Черяга встал.

— Погодите, куда же вы? — подхватился Аузиньш.

— Мы обо всем переговорили, — бросил Черяга. Он уже взялся за бронзовую ручку тяжелой дубовой двери.

— Погодите, Денис Федорыч, — окликнул его эстонец.

Черяга повернулся.

— Вы ведь по профессии не финансист? — спросил Аузиньш.

— Нет.

— И не экономист?