хочу сказать? Это будет первый большой послевоенный проект, может быть, первый фильм, который закупят для телевидения. Робби должен быть счастлив принять в нем участие, детка. Он еще поблагодарит меня, вот увидишь.
– Он уже не тот актер, что был раньше. И другой человек.
– Я знаю об этом. Черт возьми, Лисия, я же не дурак. Он на вершине славы! Прекрасно. Я рад за вас обоих. Я даже слышал из очень надежных источников, что он скоро получит дворянское звание. Ты станешь леди Вейн, если это имеет для тебя значение.
– Не думаю, что этот вопрос уже решен.
– Решен, поверь мне, – возразил он. Он закурил новую сигару и глубоко затянулся. – Послушай, – почти шепотом сказал он, – возьми картину, прошу тебя. Просто, чтобы показать, что ты на меня не сердишься. И поговори с ним. Попытайся. Разве мне часто случается просить?
– Я не могу.
Он пожал плечами, потом встал из-за стола, снял картину с мольберта и пошел с ней к камину. Он посмотрел на полотно, затем отодвинул экран камина.
– Марти! – закричала Фелисия. – Ты не сделаешь этого!
– Почему? Я заплатил за нее, и могу делать с ней что захочу.
Зажав в зубах сигару, он стал засовывать картину в камин, расшевелив кочергой угли.
Фелисия вскочила, бросилась к нему и выхватила полотно. Позолоченная рама слегка подпалилась, но сама картина не пострадала. Она прижала ее к себе.
– Ты сошел с ума, – едва вымолвила она.
– Нет. Но я всегда держу слово, Лисия. Не забывай об этом.
Она стояла рядом с ним, дрожа от неожиданного потрясения, увидев, что он был готов уничтожить бесценное произведение искусства только, чтобы добиться своего. Она взяла его руку и сжала ее, подумав, каким странно растерянным и беспомощным он выглядит – такой же беспомощной была и она в тот день, когда он ударил ее, чтобы привести в чувство. Он ничего не сказал. Потом он обнял ее, крепко прижал к себе и поцеловал.
Она высвободилась, по-прежнему держа картину.
– Я думаю, мне лучше уйти.
– Останься. Нам еще о многом надо поговорить.
Она покачала головой.
Она убежала, пока еще могла убежать.
Фелисия подумала было о том, чтобы рассказать Робби о встрече с Куиком, но решила не делать этого. Говорить ему, как он нужен Марти в «Дон Кихоте» – просто необходим – было бы напрасной тратой времени. Рассказать ему о картине было бы еще глупее. Она завернула картину в полотенце и положила в шкаф, решив в ближайшее время восстановить поврежденную раму. Потом у нее еще будет случай все рассказать Робби. А пока она утешалась мыслью, что «ренуар» в ее руках в большей безопасности, чем у Марти.
В эту ночь, когда Робби лег в постель рядом и заснул как убитый, даже не прикоснувшись к ней, утомленный долгими репетициями и множеством проблем в театре, Фелисия долго лежала без сна, закрыв глаза, представляя себе «ренуара» на стене напротив кровати; краски картины сияли будто освещенные прожектором.
Она уткнулась лицом в подушку, но все равно видела перед собой картину.
Фелисия отлично знала, что признание Марти в любви было вызвано в большей степени надеждой, что таким образом он сможет использовать ее, чтобы повлиять на Робби – не надо было быть гением, чтобы догадаться об этом, – все же она верила, что он действительно ее любит. Между ними всегда было сильное взаимное влечение, даже во время той истории с «Ромео и Джульеттой», хотя она и презирала себя за подобные чувства.
Она встала, спустилась вниз, налила себе выпить и закурила сигарету. Она сидела в темноте, вспоминая поцелуй Марти, его объятия, ощущение его тела. Она знала, что самое лучшее, что она могла сделать – самое разумное и правильное, – это избегать встреч с ним. Марти был опасным человеком – она слишком часто слышала об этом, чтобы сомневаться, и встречаться с ним означало бы играть с огнем – особенно сейчас, когда решается вопрос о вручении Робби дворянства.
Наконец Фелисия решила отправить картину назад с запиской. Элис сможет отнести ее в «Клариджез» и чем скорее, тем лучше.
Немного успокоившись, она поднялась в спальню, надеясь, что пару часов ей все же удастся поспать.
– Мистера Куика, пожалуйста.
– Одну минутку, мадам.
Она держала под мышкой завернутую в бумагу картину. Она принесла ее в театр и оставила на время репетиции у себя в гримерной, а потом пришла сюда, сама не зная почему, решив собственноручно вернуть ее.
Держать картину дома казалось ей ужасным предательством. Она не беспокоилась, что Робби может найти ее – если только у него вдруг не проснется такое любопытство, что он начнет проверять ящики ее стола и все полки в шкафу!
– Мистер Куик спустится через несколько минут, мадам, если вы не против подождать.
– Скажите мистеру Куику, что я лучше поднимусь к нему. – Легкое беспокойство за свою репутацию заставило ее подумать о том, что она рискует быть увиденной в холле «Клариджез», в ресторане которого в это время дня половина светского Лондона пьет чай или сидит в баре за коктейлем. Она не решилась даже оглянуться по сторонам, чтобы посмотреть, есть ли тут знакомые лица, потому что это выглядело бы
