– Мне показалось, ты сказал, что купил ее?

– Купил. Но она не моя. – Он продолжал жевать и глотать, запивая еду вином, время от времени качая головой как бы от удивления, будто он думал о том долгом пути, который привел его от работы вышибалой в баре и выполнения мелких поручений для бутлегеров[119] с Кони- Айленда к шикарному номеру в «Клариджезе» и картине за тридцать тысяч фунтов. – Она твоя.

Фелисия поставила свой бокал. Крепкое вино после шампанского слегка опьянило ее.

– Моя, Калибан? Что ты имеешь в виду?

– Я купил ее для тебя. Как только я ее увидел, я подумал о тебе. Не знаю почему, но что-то в этих цветах, красках – черт! – я понял это и все. Смешно, здесь нет ничего, кроме цветов, но это очень чувственная картина, если ты посмотришь на нее подольше. Во всяком случае, она – твоя. Наслаждайся ею на здоровье. – Он поднял бокал. – Лэхайм, как говорят евреи, – произнес он, будто принадлежал к ним.

– Марти, я не могу принять ее.

– Почему, черт возьми?

– Ну, во-первых, что подумает Робби? Куик продолжал спокойно есть.

– Пусть Робби, мать его, думает что хочет. Это мой подарок тебе, вот и все.

– Но почему? Чего ради?

– Почему я не могу сделать тебе подарок без всякой причины? Просто мне так захотелось. Может быть, когда я впервые увидел тебя в Нью-Йорке, где мы с тобой и с Робби говорили о постановке «Ромео и Джульетты», я подумал, что ты – самая красивая, изысканная и талантливая женщина, какую я когда-либо встречал, и никакие последующие события не заставили меня изменить это мнение.

Он улыбнулся грустной мальчишеской улыбкой.

– Черт возьми, – смущенно сказал он, отводя взгляд, – дело в том, что я влюбился в тебя с первого взгляда, если хочешь знать, и с тех пор я люблю тебя. И наверное, всегда буду любить, кто знает? И никогда за все эти годы – четыре, верно? – я не попытался завязать с тобой интрижку или отбить тебя у Робби.

Он покачал головой, как бы удивляясь сам себе.

– Это не мой стиль, дорогая, ты меня знаешь. Если я вижу ту, что мне нравится, я добиваюсь ее, замужем она или нет. Мне говорят либо «да», либо «нет», и все. Я не привык умолять или испытывать жалость к себе. Впервые в жизни я страдаю от любви. – Он горько рассмеялся. – Марти Куик страдает от любви? Черт, если бы мне кто-то сказал об этом, никогда бы не поверил!

– Вот такая история, – закончил он и постучал по стенке своего бокала, что заставило официанта тут же прибежать из соседней комнаты. – Мы выпьем еще немного за десертом, и принесите бумагу, в которую был завернут сыр, чтобы дама могла посмотреть.

– Слушаюсь, сэр.

Фелисия не поднимала глаз от тарелки, пока ее не унесли. Было что-то очень трогательное – или наивное, как посмотреть – в его чувствах, которые он скрывал все эти годы.

– Марти, – тихо сказала она. – Я польщена твоим признанием. Я хочу сказать, я тронута. – Она протянула руку и дотронулась до его руки.

Он оттолкнул ее.

– Тронута? Не говори мне эту чушь! Я люблю тебя. Ты меня не любишь. Таков итог. Просто сделай мне одолжение и возьми эту чертову картину. И убеди Робби делать фильм. Это все, что я прошу.

На стол был подан сыр вместе с оберточной бумагой, положенной отдельно на серебряный поднос, потом официант удалился.

– Я не могу сделать ни того, ни другого, Марти. Ты же знаешь, – сказала Фелисия.

– Что с вами обоими? Робби берет четыреста тысяч долларов моих денег, подписывает контракт, а потом не хочет делать фильм…

– Он вернет тебе деньги, Марти. По частям, но непременно вернет.

– Мне не нужны его деньги по частям! Мне нужен он. А тебе я предлагаю прекрасную картину от всего сердца, с любовью, а ты равнодушно отвергаешь мой подарок. Меня все считают крутым парнем, гангстером, человеком, которого все предпочитают ненавидеть – а вы двое заставляете меня выглядеть каким-то слабаком.

– Марти, Робби благодарен тебе за то, что ты сделал, он намерен вернуть тебе деньги, как бы трудно ему ни было, но он не хочет тратить целый год на «Дон Кихота», к тому же, даже если бы он согласился, ты все равно не смог бы найти деньги до тех пор, пока не кончится война, и ты это знаешь. Он тоже это знает.

Куик отрезал себе кусочек сыра, попробовал и улыбнулся.

– Есть вещи, которые умеют делать только французы, – сказал он. – Сыр – один из них… Послушай меня внимательно, детка, – сказал он, подняв руку в предупреждающем жесте. – Прежде всего, я собираюсь достать деньги и я собираюсь снимать этот фильм – так что не учи меня жить. Есть кое-что еще, что тебе надо знать. Когда я занял деньги, чтобы дать их Робби, мне пришлось занять их у очень крутых людей. Я дал им определенные обещания, понимаешь? Это обещания, которые непременно надо сдержать.

– Я помогла бы тебе, Марти, если бы могла, но я не в состоянии убедить Робби изменить свое решение. В этом вопросе.

– Перестань, Лисия. Ты можешь из него веревки вить.

– Больше не могу.

– Не верю. Слушай, Лисия, это будет большой, большой фильм – настоящее событие, понимаешь, что я