словно Петушиное Перо теперь дико жалел о чем-то и понимал, что потерянного не вернуть, не вернуть никакими силами…

– На рожи, рожи его глянь, колдун хренов! На рожи!

Марта неожиданно для себя самой откачнулась от тарантаса и двинулась к мельнику, замершему над мертвыми. Подойдя, она заставила себя опустить взгляд, проморгалась, стряхивая мешающие видеть слезы, – и поняла, что имел в виду Великий Здрайца, когда говорил «рожи».

У подмастерья было два лица. Марта не знала, какое из них подлинное, потому что не очень-то хорошо пригляделась к Стасу при жизни – куда там, за те считаные мгновения! – но их было именно два, и из-за первого, окоченевшего в смертной муке, зыбко проступало другое: опустошенно-счастливое, с тонкими, почти прозрачными чертами, словно всплывавшее из речной глубины, пробиваясь сквозь отражения берега и кривых ракит на круче.

Такие лица бывают у умерших каторжников. Все, кончился мучительный труд, казавшийся бесконечным, и твердо известно, что хуже уже не будет никогда.

Великий Здрайца к этому моменту впопыхах кидал в тарантас скатерку, горшки, фляги; кобыла спешно доедала овес из торбы, понимая, что в ближайшее время жевать ей явно не придется.

– Душу потратил, – бормотал Петушиное Перо себе под нос, захлебываясь жадностью и слюной. – Душу, душеньку, выкуп мой, кубышечку!.. ах, дурак, дурак адов… Не поймать теперь – дудки, освободилась, оборвала поводок, на второй круг пошла, ищи-свищи! Ах, дурак… Будь ты проклята, баба, на веки вечные! Обокрала, как есть обокрала, сперва силой умыкнула, потом на жалость взяла, взломала кубышечку, а я, я не знал, что ли, что муки освобождают, что опасно мертвяков неостывших насильно подымать?! Знал?! Знал… ах, дурак, баран безмозглый…

И чудовищно удлинившаяся трость из орешины свистнула по костлявой спине лошаденки.

Тарантас Великого Здрайцы, вихляясь, катил через луг и уже давно должен был скрыться в тумане, но почему-то все не скрывался: дрожащая пелена в испуге спешила расступиться перед тем, чье имя лучше не поминать лишний раз, и отнюдь не торопилась сомкнуться позади. Тарантас словно уходил в длинный и узкий коридор с призрачными туманными стенами, ведущий, казалось, в саму преисподнюю…

Но до преисподней было все же далековато. Да и не собирался туда Петушиное Перо, так что тарантас в конце концов убрался восвояси, туманный коридор понемногу затянулся, а смотревшие вслед тарантасу люди передернулись и сбросили путы оцепенения.

– Эх, знал же, что нельзя со Здрайцей связываться! – горько вздохнул мельник. – Теперь, чую, недолго нам всем мать-землю топтать осталось…

– Это почему же? – чуть приподнял бровь аббат Ян.

– Да не вам! – огрызнулся мельник. – Вам-то что?! Уедете, и поминай как звали! А нам куда с мельницы податься? Приедут, скоро приедут… пожгут, порубят, и ведовство мое не поможет!

– Я не держу на тебя зла, старик, – на удивление мягко проговорил настоятель.

– Вы-то, может, и не держите, святой отец, – проворчал Стах. – И на том спасибо, ежели не врете. Бог даст, и не пришлете сюда никого. Да только Лентовские – они-то не простят! Весь бы их змеиный род… – Топор не договорил, зло сплюнул и обернулся к уцелевшему подмастерью. – Сходи-ка ты, Мешко, на мельницу за заступом! Стаса похоронить надо. Чтоб все по-людски…

– Я помогу, – неожиданно вмешался Михал.

Мельник покосился на воеводу, но ничего не ответил.

Михал и Седой молча подняли мертвого Стаса и понесли к погосту.

– Я буду молиться за упокой… за упокой его души, – отрывисто бросил им вдогонку настоятель.

– Благодарю, святой отец. Вот могилу выроем – и читайте все, что положено. – Старый мельник постоял, горестно хмыкая, и побрел следом.

Аббат Ян согласно кивнул и обернулся к Марте, к ногам которой все еще жался Джош.

Квестарь Игнатий тактично отошел подальше, хоть и хотелось ему послушать, о чем станет говорить аббат Ян со своей сестрой, за которой только что приезжал сам сатана! Приезжал – и уехал ни с чем. Чудо! Вот только надолго ли уехал?..

– Странно все это, Марта, – в явной растерянности пробормотал Ян, искоса глядя на сестру.

– Странно, – согласилась Марта. – Только что? Что странно для тебя, Ян?

– Многое, Марта. Этот человек… или нечеловек, которого все, в том числе и он сам, называют дьяволом… Может быть, я впадаю сейчас в тяжкий грех, но мне немного жаль, что он так быстро уехал. Нам с ним было бы о чем поговорить. Во всяком случае, мне с ним.

Марта даже на мгновение потеряла дар речи. Ее брат Ян… нет, не так – аббат Ян, священник- бенедиктинец, настоятель тынецкого монастыря, ведущий теологические беседы с Великим Здрайцей?!

– И о чем же ты хотел с ним поговорить? – выдавила она наконец.

– О многом. – Бледное лицо аббата в обрамлении предрассветной дымки было сейчас серьезным и немного грустным. – О том, о чем намекнул, но не договорил он сам. О том, почему он спас тебя, а по большому счету и меня с Михалом, отпустив принадлежавшую ему душу, вложив ее в мертвого и ничего не потребовав взамен? Да и вообще: откуда он взял эту душу, почему все же решился с ней расстаться, хоть и жалел потом? Не из преисподней же он ее извлек?! О, у меня к нему было бы множество вопросов, и, думаю, на многие из них он смог бы ответить – вот только захотел ли?.. Где обретаются погубленные, проданные Нечистому души людские? В аду? Или все же нет? Опять же – зачем дьяволу души? Что ему с них? Неужели ему просто доставляет удовольствие соблазнять и мучить малых сих? И так ли уж они мучаются, – если только что он сам кричал, что муки освобождают, забыв сказать, от чего именно они освобождают! Многое хотел бы я у него спросить, даже зная, что грех это и что верить дьяволу нельзя; да, скорее всего, он не захотел бы отвечать мне – и все же…

Аббат умолк и потупился.

– Он сам несчастен. И страдает, – против воли вырвалось у Марты, и Ян снова поднял на нее