– В обитель… – бормотал свалившийся с телеги старичок, часто-часто кланяясь и всплескивая пергаментными ручками. – Матка Бозка, спаси грешного! В обитель спешил, ясновельможный пан, к святым отцам-бенедиктинцам… Сожгут ведь, как есть сожгут, по ветру пеплом пустят!.. Неужто я не понимаю – я все понимаю! Да они ведь не слушают, бугаецкий войт каленым железом судить хочет, а кто ж такую страсть стерпит-то… ах, Матка Бозка, спаси-помилуй!..

Марта узнала старика. Это был тот самый мельник, что подвозил ее до колодца.

– Кого сожгут, дедушка? – спросила она, спешиваясь. – Да погоди ты, Михал, тебе б только рубить… Зачем в обитель спешишь, мельник? В твои-то годы попусту телеги по дорогам вскачь не гоняют…

Прозрачный, как весеннее небо, взгляд старика стал более-менее осмысленным, сам мельник задышал ровнее и ухватился за край телеги – видно, ноги отказались держать изношенное тело.

– А-а, дочка… Бог тебя послал, не иначе! Братана моего жгут, младшенького, говорят – колдун, нечистику продался… Может, слыхала? Стах, тоже мукомол, как я! Бугаецкий войт с сухосадским столковались, народишко подбили, а народишко у нас добра не помнит, ему что мельник, то и колдун! Семь десятков лет на одном месте – и все ладно, а на семьдесят первом загомонили: и коровы в Бугайцах плохо доятся, и девка малая прошлый год на речке около мельницы утопла, а тело не нашли, и волки обнаглели, среди бела дня скотину таскают, вчера опять же змея в небе видели, кружил на закате над мельницей… не иначе, Харнась-бездельник и видел, когда из корчмы домой полз! Дочка, родная, ты конная – скачи в обитель, умоли кого из святых отцов в Бугайцы ехать! Пусть святым судом судят, праведники, пусть не дадут пропасть невинной душе…

Выбравшись из возка, аббат Ян подошел к взволнованному мельнику. Старик подслеповато сощурился, потом, признав тынецкого настоятеля, пал тому в ноги и в третий раз принялся пересказывать трагическую историю своего брата, обвиненного в колдовстве и связи с сатаной. Короткими и точными вопросами аббат не давал мельнику уходить в сторону от главных событий – иначе пришлось бы выслушать все жизнеописание Бугайцев, от гулящей бабки нынешнего войта до вечно пьяного Харнася-бездельника, – и наконец повернулся к Марте и Михалу.

– Это тебе не Вена, – развел он руками, глядя на закусившую губу Марту. – Забыла небось, как оно в наших-то местах? Вижу, забыла… Михал, вы езжайте лесом, напрямик, там дорога торная, не то что верхом – на карете шестерней проехать можно. А я в эти Бугайцы заверну… спалят ведь деда и не перекрестятся!

– Спалят, – личико мельника сморщилось, как печеное яблоко, и из глаз потекли редкие старческие слезы, – ой, спалят…

– Так, может, вместе поедем? – заикнулся было воевода Райцеж, но аббат Ян отрицательно покачал головой.

– Не надо, Михалек. Ни к чему. Я – священник, меня они послушают, а ты у нас горячий, явишься в Бугайцы с гайдуком да Мартой, влезешь поперек, станешь палашом махать, а мужики в топоры… Здесь не Вена, но и не твой Виснич, где холопы спину выпрямлять разучились! Опять же, если ты нужен Мардуле- разбойнику – в здешних селах эхо гулкое, завтра же Мардуле донесут, где ты да что ты!.. Короче, езжайте лесом, к вечеру доберетесь до корчмы Габершляга – там и заночуете. Ждите меня в корчме до завтрашнего полудня. Думаю, успею… ну что, брат Игнатий, in nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti![7]

– Amen[8], – поспешно отозвался квестарь, спрыгивая на землю.

…Когда тележные колеса совместными усилиями Михала и квестаря Игнатия были извлечены из песка, ободренный присутствием аббата Яна мельник взгромоздился на передок, причмокнул на кобылу – и телега ни шатко ни валко покатилась в обратном направлении.

Следом за ней ехал возок настоятеля тынецкого монастыря, аббата Яна Ивонича.

Марта и Михал переглянулись и свернули в лес. Дорога к корчме Габершляга была воеводе Райцежу неплохо известна, беспокоиться за Яна пан Михал не видел особых причин – тронуть духовную особу, да еще столь славную в здешних местах, не осмелился бы никто, но Михал то и дело ловил себя на том, что оборачивается и пристально вглядывается в чащу по обе стороны дороги, словно надеясь что-то высмотреть в путанице стволов и кустарника.

Что-то очень важное.

Одноухий Джош, сам того не замечая, жался к всадникам и нервно нюхал воздух.

Пахло бедой.

Телега мельника ехала теперь впереди аббатского возка, как и положено телеге – неторопливо, со скрипом переваливаясь на ухабах с боку на бок. Узкая дорога, как-то незаметно свернувшая в лес и напрочь заблудившаяся в нем, петляла, раздваивалась, растраивалась, несколько раз мельник сворачивал то вправо, то влево, и квестарь Игнатий вскоре с тревогой обнаружил, что не помнит пути назад. А значит, случись что с дедом – плутать им с отцом настоятелем по окрестным чащобам если не до скончания века, то уж пару дней наверняка!

Разумеется, ничего страшного тут не было: вот доползут они до этих самых треклятых Бугайцев, разберется отец Ян, что там натворил брат мельника (небось такой же вредный старый хрыч; и пусть бы жгли – наверняка есть за что!), а от Бугайцев войт или еще кто укажет, куда ехать…

Так-то оно так, но на душе у квестаря все равно скребли кошки. Тем паче что в своих странствиях исходил он не только окрестности Тынца, но и все Ополье с Косцельцом вдоль и поперек, а посему незнакомая дорога была для него чем-то странным и подозрительным, вроде целомудренной вдовушки. И когда впереди вместо ожидаемых Бугайцев показалась совершенно незнакомая мельница с прилепившимися к ней ветхими сараюшками, амбарами и еще какими-то строениями, квестарь Игнатий не выдержал:

– Эй, мельник, а где ж твои Бугайцы? Куда это ты нас затащил, борода?

Аббат Ян неодобрительно покосился на своего возничего, но промолчал.

– На мельницу мою, – нимало не смутившись, обернулся старик и расплылся в детской улыбочке. – Дорога-то на Бугайцы аккурат через мою мельницу и бежит. А если ты, святой отец, здешние тропки лучше меня знаешь – езжай вперед и веди, аки пастырь…

Брат Игнатий не нашелся, что ответить, но, когда старик, доехав до своей хаты, прятавшейся позади мельницы, остановил телегу, напрочь перегородив ею дорогу, подозрения квестаря проснулись с новой силой. Однако задать вполне законный вопрос обнаглевшему мельнику ему не дал аббат Ян.