последний играл плещущей сталью и вытирал окровавленный клинок песком.

«А я? – ужаснулась Марта. – Я сама?..»

После молебна она подошла к жене Михала, была представлена Беате и не отходила от нее до того момента, когда Райцеж посадил жену в карету и отправил в Тынец в сопровождении приехавших с ним гайдуков. Прощаясь, Марта не удержалась и наскоро обшарила сознание Беаты. Было трудно определить на ощупь, что именно попадается под руку, но Марта прошла слишком хорошую школу, чтобы не путать возможную добычу с мелким хламом, вечно валяющимся в чужих закромах. Беспокойство по поводу грядущих родов лежало у молодой женщины на самой поверхности, не имея глубинных корней – здоровая и крепкая Беата носила беременность без особых сложностей, – так что Марта могла бы легко украсть необоснованное волнение у пани Райцеж, но делать этого не стала, лишь удивилась: почему Михал до сих пор не облегчил жизнь любимой жене?

Молебен молебном, а воровство воровством…

Видимо, за это время отец Ян уже успел наскоро пересказать воеводе историю Марты, потому что Михал после отбытия жены подошел к Марте и, ни слова не говоря, обнял сестру и поцеловал в лоб. Одноухий Джош ревниво зарычал, Михал повернулся к оскалившемуся псу, пристально посмотрел ему в глаза и еле заметно поклонился.

Джош сел – нет, скорее упал на задние лапы, запрокинул лобастую голову к небу, выпуклые собачьи глаза влажно блеснули, пес чуть было не завыл, но не завыл и вихрем вылетел за ворота монастыря.

Марта не стала звать Молчальника.

Понимала – вернется.

Когда начало смеркаться, а Джоша по-прежнему не было, Марта начала волноваться. Она вышла из монастыря – привратник был с нею вежлив до тошноты, – побродила туда-сюда по дороге, хотела было пройтись к близкой опушке леса, но раздумала и двинулась в направлении берега речки Тихой, где состоялся недавний поединок.

Спустившись с кручи и постояв под плакучей ивой, она негромко позвала пса, подождала и собралась уходить. Сорвав с ивы тонкий прут, Марта несколько раз взмахнула им, как саблей, отбросила прут от себя – и странное волнение заставило ее обернуться.

Там, где упал ивовый прут, танцевала смутная тень.

От реки тянуло зябкой прохладой, разглядеть что-то в подступивших сумерках было почти невозможно, но Марта до рези в глазах всматривалась в странно знакомый танец тени, и внезапная догадка обожгла ее хуже пригоршни углей, взятой из костра.

Перед ней была тень убитого Михалом шляхтича.

Призрак неутомимо, раз за разом повторял движения того страшного танца, который привел его к гибели, ноги шляхтича однообразно переступали по песку – вперед, в сторону, вперед, назад, в сторону – руки плели повторяющуюся вязь, пока не падали сломанными крыльями, заставляя мертвеца схватиться за живот и мгновенно припасть к сырому вечернему песку… но тень вставала, и все начиналось сначала.

Возможно, со стороны это выглядело красиво и совсем не страшно – вечер, река, изломанная тень и женщина, прижавшаяся к стволу ивы, но Марта не могла посмотреть на себя со стороны.

Она даже не успела сообразить, когда, в какой неуловимый миг тень оборвала смертный танец и повернула к ней безглазое пятно лица.

Не слухом, а каким-то чуждым человеку чувством Марта поняла, что мертвый шляхтич смеется, – и вдруг вспомнила, где и когда встречала убитого Михалом на поединке человека.

В корчме Иошки Мозеля, когда мимоходом коснулась молодого пана, прихватив в нем горсть всплывшей на поверхность ненависти к родному отцу, и потом еле успела сбросить это жгучее зелье в корчемную кошку Бырку!

Как звали молодого пана?!

Княжич… княжич Янош Лентовский!

Забыв обо всем, Марта неожиданно для самой себя потянулась к призраку, как тогда, в корчме, как тянулась множество раз к намеченной жертве, желая пошарить в невидимых для других карманах. «Не смей!.. Никогда не смей воровать у мертвых!.. – эхом отдался в ней звенящий голос Самуила-бацы, ушедшего навсегда батьки Самуила… – Не смей…»

В такие мгновения Марте всегда казалось, что она протягивает третью, бесплотную руку и гибкими пальцами на ощупь выбирает нужное, чтобы потом, уже присвоив, взяв в себя, рассмотреть и понять: взяла ли она то, что хотела, или вместо золота попалась все-таки медь, и надо бы повторить попытку, – но сейчас все было не так, как прежде.

Воровские пальцы женщины обожгло ледяной слизью, цепко облепившей несуществующую руку, холод резво пробежался по предплечью, плюясь расползающимися во все стороны мурашками, за локтем на миг задержался и уже неторопливо пополз дальше; Марта попробовала шевельнуться и с ужасом ощутила, что третья рука не слушается ее – женщина вскрикнула, рванулась… и почувствовала, что свободна.

Призрак смеялся.

На луноподобном диске его лица проступили темные пятна, сложившиеся в оскаленный рот, и Марта, вся дрожа и будучи не в силах отвернуться, судорожно нащупала в себе украденную у пляшущей тени мысль.

Женщина попыталась расслабиться и дать краденому стать своим.

«Убийца! – мелькнуло в голове. – Михал – убийца!..»

Почти сразу до Марты дошло: это и есть то, что удалось взять у мертвого княжича!

– Ну и что?! – истерически выкрикнула она, обращаясь к хохочущему призраку. – Ну и что?! Конечно, убийца – ведь он убил тебя… сгинь, пропади!..

Призрак смеялся.