государственного аппарата. При этом результаты должны обсуждаться парламентом и всем обществом.

Продуманная программа. Однако автор вынужден признать:'Честно сказать, в нашем государстве нет крупных государственных хозяйственных деятелей, способных отвлечься от пустой болтовни и взять на себя ответственность за постановку приоритетной государственной задачи…' (выделено мною. — А. К.).

Заметьте, это пишет не Ходорковский, не Невзлин, не Березовский. Это слова не замеченного в оппозиционности Олега Дерипаски. Который очень хотел бы быть лояльным по отношению к власти. Если бы в России была нормальная власть.

Словно желая доказать, что крупные государственники и хозяйственники не перевелись, в самый разгар монетизации московский градоначальник Ю. Лужков выпустил книгу 'Развитие капитализма в России'. Он резко критикует пресловутую реформу льгот (глава 'Монетизация прав человека'). Возмущается бессмысленным накопительством распорядителей Стабфонда (раздел 'Теоретические ошибки макроэкономистов-антинародников'). Особое внимание уделено 'социальной нищете богатеющей страны' (так назван центральный раздел).

Выразительна характеристика политики нынешней власти: 'Российское правительство до сих пор мыслит категориями середины XIХ века, когда активное противостояние между собственниками и рабочими составляло основу общественного развития. Отсюда проистекают жёсткая социальная политика, направленная на поляризацию общества, а также преследование государством бизнес-целей вместо стратегических задач развития общества'.

Если с политкорректного языка перевести на нормальный русский, то получится, что Лужков ни много ни мало признаёт: федеральное правительство однозначно взяло сторону собственников и вместе с ними борется против народа. Основываясь на историческом опыте, мэр, уже безо всяких экивоков, указывает — этот путь ведёт к революции: '…Пренебрежение решением социальных проблем может привести к социальной напряжённости, революциям разного рода'.

Об этом не раз предупреждали лидеры оппозиции. Но власть привычно отмахивалась от них: критиканы! От столичного мэра так не отмахнёшься!

Книга Ю. Лужкова показывает: в обществе — за исключением околокремлёвской элиты — начинает оформляться единое мнение о том, от чего следует уходить и в каком направлении двигаться. Влиятельные политики, наряду с учёными и бизнесменами, высказывают схожие оценки ситуации в России.

Смогут ли их предостережения и советы повлиять на положение в стране, переориентировать экономику, консолидировать драматично расколотое общество, вырвать из нищеты миллионы русских людей, зависит от многих факторов. Прежде всего от позиции Кремля — захочет ли президент прислушаться к мнению со стороны. И от позиции самого общества — будет ли его голос достаточно твёрдым и громким для того, чтобы з а с т а в и т ь прислушиваться.

Об этом — в четвёртой, заключительной, части работы.

(Продолжение следует)

Геннадий ГУСЕВ. ПРАВНУКИ ПОБЕДЫРазмышления по поводу 'собрания сочинений' девятиклассников,

написанных в канун 60-летия Великой Победы

Школа № 1304 находится на Крылатских холмах нашей столицы, почти в центре Крылатского района, где проживают преимущественно семьи не очень ещё постаревших московских интеллигентов, а также 'новых русских', активно скупающих баснословно дорогие квартиры в 'старых' (25–30 лет) домах или вновь построенных престижных сооружениях. 25 минут на метро — и ты в сердце Москвы, у стен Кремля. На 'мерседесе' (сквозь 'пробки'), пожалуй, дольше.

В этой школе учатся два моих внука. Отсюда через пять лет уйдёт в свой дальний поход за знаниями совсем ещё маленький Ванюшка. Но, к стыду своему, я побывал внутри её только один раз, когда ребята и классный руководитель 8-го класса, где учится старший внук, уговорили меня выступить у них и рассказать о Великой Отечественной войне — и о 'моей войне', в которую я вступил первоклассником 1 сентября 1941 года.

…Стремителен бег времени! Теперь уже и я — 'ветеран войны', во всяком случае в этих пытливых детских глазах, в уважительном плотном молчании класса… Кто они — 'поколение Pepsi' или правнуки Победы? Давно ломаю голову над этим вопросом. Ответ найти непросто. А хочется найти!

…И вот ровно через год передо мною — полтора десятка школьных сочинений моих младших современников. Заданной темой для них стал рассказ 'Судьба человека' Михаила Шолохова, кстати, тоже, как и Победа, майского юбиляра: в мае писателю исполнилось бы сто лет.

…Написал я 'исполнилось бы' — а, пожалуй, зря. Шолохов жив и будет жить, пока течёт батюшка Тихий Дон, пока бьются русские сердца. И 'собрание сочинений' моих юных современников в который уж раз, несмотря на все сомнения, убедило меня в могуществе и волшебной силе высокой классики.

Рождённые на излёте подлой горбачёвской перестройки, когда с грохотом рушились ещё вчера казавшиеся незыблемыми опоры советского строя, 'красной империи', они, правнуки Победы, пытаются вглядеться в изувеченную войной и пленом душу Андрея Соколова, в его 'словно присыпанные пеплом' глаза, угадать, как сложилась бы его судьба после Победы.

…Вспомнилась давняя, сорок лет тому назад, встреча с Михаилом Александровичем в издательстве 'Молодая гвардия', где мне посчастливилось тогда работать. К 30-летию Победы мы готовили новое, подарочное издание его военных рассказов и романа 'Они сражались за Родину'. Молод я был, дерзок, но голова сладко кружилась, словно на взлёте: ещё бы, твой собеседник — сам Шолохов, недавно получивший Нобелевскую премию по литературе!

— Михаил Александрович, — спросил я писателя, — а почему Вы 'Судьбу человека' назвали рассказом? По всем параметрам даже для строгих литературоведов — это же повесть. Столько судеб, столько действующих лиц, столько событий!

Шолохов улыбнулся, сперва помолчал, достал пачку 'Беломора' (фабрики 'Ростов-Дон' — других папирос он не признавал), зажёг спичку, прикурил и ответил:

— 'Параметрами' пусть специалисты занимаются; а моё дело — рассказывать людям правду. Чуешь разницу? Рассказывать, а не повествовать, словно ты всего-навсего сторонний свидетель происходившего. Повесть холоднее рассказа. Так мне кажется…

Противоречивые чувства волнами поднимались во мне. Тепло становилось от безыскусной искренности ребячьих слов, передающих сердечное сопереживание, сострадание судьбе героя рассказа. Потом тепло сменялось ознобом недоверия и несогласия с банальным, холодным пересказом содержания. Я тщательно выискивал в компьютерных строчках 'мини-сочинений' (так теперь именуют эту смесь добросовестного изложения содержания текста и самостоятельных его оценок) заветные завязи подлинной откровенности, своего, пусть иногда и коряво изложенного, осмысления великой и трагической правды о Великой Отечественной войне. Чувствовалось нередко, что не сердцем они написаны, а словно бы 'под копирку', словно 'отбывая номер'. Мой давний, ныне, увы, покойный друг, герой-подводник Володя Фролов, говаривал в таких случаях резко и точно: 'Невыносимо правильно, а души-то нету'… Я рад, что в школьных, неуверенных подчас, робких размышлениях нашёл немало интересного и честного. Огорчён, что нашёл меньше, чем хотелось и мечталось. Но подтвердилось главное для меня: за двадцать разгромных для России лет не распалась ещё цепь времён народной жизни, не оборвана ариаднина нить Памяти.

Скажу честно: непросто давался мне этот важный вывод. Я ведь оценивал сочинения прежде всего