понимают собакинг — то есть собачий язык. Но поскольку вы, особенно поначалу, испытываете трудности с этим благородным наречием, я, пожалуй, переведу эту фразу на более привычный язык:

— Ба, люди, не могу поверить! Двое каких-то странных человечков! Кто ваш хозяин-Пес? Что вам здесь нужно?

— Нет у нас никакого Пса-хозяина! — начал было Бруно на собачьем языке: он быстро насобачился в нем. — У людей ведь не бывает хозяина-Пса? — прошептал он Сильвии.

Однако Сильвия тотчас одернула его из страха чем-нибудь рассердить Мастифа.

— Прошу вас, дайте нам немного еды и пустите переночевать. Если, конечно, в доме найдется место для нас, — робко добавила она. Сильвия говорила по-собачьи совершенно свободно; но мне кажется, вам будет куда удобнее, если я приведу их разговор по-английски.

— В доме, говоришь? — прорычал Страж. — Ты что же, Дворцов никогда не видывала, а? А ну-ка, пошли за мной! Его Величество распорядится, что с вами делать.

Дети послушно вошли следом за Мастифом в переднюю, миновали длинный коридор и оказались в величественном зале, в котором группами и поодиночке сидели собаки всевозможных размеров и пород. По обеим сторонам коронованной морды — то бишь особы — с достоинством восседали две роскошные Ищейки. Два или три Бульдога, в которых я сразу же узнал телохранителей Короля, несли свою службу в строгом безмолвии; вообще единственными голосами, раздававшимися в этом огромном зале, были голоса двух крошечных собачек, которые забрались на кушетку и теперь вели оживленную беседу, весьма смахивавшую на дворовый перебрех.

— Это Леди и Лорды, а также различные придворные чины, — прорычал наш провожатый, вводя нас в зал.

На меня придворные не обратили никакого внимания, зато Сильвия и Бруно буквально съежились под любопытными взглядами. Многие морды (то бишь Лорды) шепотом обменивались замечаниями, из которых мне удалось отчетливо разобрать только одно, отпущенное смазливой Таксой в ушко своего приятеля: «Р- р-ртяв-тяв гав-р-р-р ур-р-р-тяв Гааав-р-р-р, гав-гав?» («Какая миленькая малышка, не правда ли?») Оставив новоприбывших, то бишь нас, в центре зала, Страж направился к двери, видневшейся в дальнем углу зала, на которой красовалась надпись на собачьем: «Монаршая Конура: Царапайся и вой».

Прежде чем так и поступить, Страж обернулся к детям:

— Позвольте ваши имена.

— Не хочу! — заупрямился Бруно, потянув Сильвию прочь от двери. — Они нам самим пригодятся. Пошли отсюда, Сильвия! Скорее!

— Ерунда! — решительно заявила та и сказала Часовому по-собачьи, как их зовут.

Страж принялся царапаться в дверь, испустив при этом такой вой, что бедный Бруно похолодел с головы до пят.

«Р-р-ртяв ур-р!» — послышался густой бас из-за дверей. (Что значит по-собачьи «войдите!».)

— Это сам Король! — с трепетом в голосе прошептал Мастиф. — Снимите свои парики и сложите их к его лапам. (Мы сказали бы: «К его ногам».)

Сильвия принялась было как можно вежливее объяснять, что не может исполнить эту церемонию просто потому, что у них с Бруно нет париков, но в этот момент дверь Монаршей Конуры распахнулась и из нее показалась голова огромного Ньюфаундленда.

— Ур-р гав-вав? — таков был его первый вопрос.

— Когда Его Величество обращается к вам, — грозно прошептал Страж, — вы должны тотчас навострить уши!

Бруно в раздумье поглядел на Сильвию.

— Пожалуй, лучше не надо, — проговорил он. — А то еще обрежешься.

— Да это вовсе не опасно! — раздраженно пробурчал Страж. — Глядите! Это делается так! — С этими словами он приподнял свои уши, словно два железнодорожных семафора.

Сильвия опять принялась вежливо объясняться с ним:

— Боюсь, мы так не сможем, — понизив голос, проговорила она. — Мы просим извинения, но наши уши не имеют для этого… — Она замешкалась, чтобы перевести на собачий слово «механизм», но так и не вспомнила его. На языке у нее вертелось «паровая машина»; она так и сказала.

Страж передал Королю неумелые объяснения Сильвии.

— Надо же, не могут приподнять уши без паровой машины! — воскликнул Его Величество. — Представляю себе! Забавные существа! Я хочу поглядеть на них! — С этими словами он вышел из Конуры и направился прямо к детям.

Каково же было изумление — если не сказать ужас — всего благородного собрания, когда Сильвия вдруг потрепала Его Величество по голове, а Бруно схватил его за длинные уши и попытался было завязать их под монаршим подбородком.

Страж громко рявкнул: красивая Борзая, оказавшаяся одной из придворных дам, тотчас отвернулась; следом за ней поспешно отвернулись и остальные придворные, предоставив громадному Ньюфаундленду броситься на осмелевших нахалов и разорвать их в клочки.

Однако этого не случилось. Его Величество неожиданно улыбнулся — настолько, насколько это возможно для собак, — а затем (другие псы и собачины не верили своим глазам, но это было чистой правдой!) даже завилял хвостом!

— Гав! Тяв р-р-р-рур-р-р! (То есть «Надо же! Никогда бы не подумал!») — послышался всеобщий возглас.

Его Величество окинул присутствующих свирепым взглядом и даже слегка зарычал, после чего в зале воцарилась мертвая тишина.

— Проводите моих друзей в банкетный зал! — приказал он, сделав на словах «моих друзей!» настолько выразительное ударение, что некоторые из придворных псов бросились на брюхо и безуспешно попытались лизнуть пятки Бруно.

Мигом образовалась целая процессия, но мне едва удалось дойти до дверей банкетного зала: такой оглушительный лай подняла вся свора, то бишь двор. Я уселся у самых лап Короля, который, казалось, уже дремал, в ожидании, когда дети вернутся, чтобы пожелать ему спокойной ночи. Вдруг Король проснулся и тряхнул головой.

— Ну, пора спать! — широко зевая, проговорил он. — Слуги проводят вас в вашу комнату, — добавил он, обращаясь к Сильвии и Бруно. — Принесите свечи! — И он, пребывая в самом милостивом расположении, протянул им свою огромную лапу для поцелуя.

Но дети, как видно, не были знакомы с придворными манерами. Сильвия просто пожала королевскую лапу, а Бруно попросту обнял ее. Придворный Церемониймейстер едва не упал в обморок.

Тем временем Камердинеры в роскошных ливреях внесли зажженные свечи. Не успели одни слуги поставить их на стол, как другие мигом подхватили и унесли, так что все они слились для меня в одну, хотя Церемониймейстер то и дело толкал меня локтем в бок, повторяя:

— Я не позволю спать здесь! Это тебе не кровать, любезный!

Я с большим трудом, едва подбирая слова, отвечал ему:

— Сам знаю, что не кровать. Это кресло.

— Что ж, тебе не повредит досмотреть десятый сон, — пробурчал Церемониймейстер и ушел. Я едва разобрал его слова, и неудивительно: он стоял, перегнувшись через поручни корабля, в нескольких милях от причала, на котором оставался я. Вскоре корабль исчез за горизонтом, а я опустился в кресло.

Следующее, что я помню, — утро: завтрак уже был подан; Сильвия пыталась снять Бруно, сидевшего на очень высоком стуле; она обратилась к Спаниелю, так и сиявшему перед ней донельзя любезной улыбкой:

— Да, да, благодарю вас, завтрак был превосходный. Верно, Бруно?

— На мой вкус, там было с лишком много костей… — начал было Бруно, но Сильвия в упор поглядела на него, прижав пальчик к губам. В эту минуту к путникам вошел весьма высокопоставленный чиновник, Главный Завыватель королевства, в обязанности которого входило прежде всего проводить их к Королю, чтобы они попрощались с Его Величеством, а затем сопровождать их до самой границы Собакленда. Величавый Ньюфаундленд принял их весьма благосклонно, но вместо того, чтобы поскорей отпустить