просто ждет меня, чтобы самому поведать мне обо всем.

«Да, — подумал я, — я должен услышать эту триумфальную песнь из его уст».

В тот вечер, когда я опять приехал в Эльфстон, у нас была масса других важных тем; к тому же я, устав после долгой поездки, пораньше отправился в постель, так и не узнав сердечных секретов своего друга. На следующий день, когда мы опять разговорились после обеда, я сам вернулся к волновавшему меня вопросу:

— Ну, друг мой, а что же ты ничего не рассказываешь мне о леди Мюриэл и о том, когда настанет день твоего счастья?

— День счастья, — неожиданно грустным тоном отвечал Артур, — откладывается на неопределенное будущее. Оказывается, мы, точнее, она должна получше узнать меня. К тому времени я тоже надеюсь получше узнать мою душеньку. Но я не отважусь заводить разговор о браке до тех пор, пока не увижу, что на мою любовь отвечают взаимностью.

— Смотри не затягивай с этим слишком долго! — весело заметил я. — Робкое сердце никогда не завоюет красавицу!

— Да, пожалуй что так. Но сейчас я просто не смею заводить речь об этом.

— Так можно упустить время, — заметил я. — К тому же ты подвергаешь себя риску, о котором и не подозреваешь. А вдруг какой-нибудь другой мужчина…

— Ну нет, — решительно возразил Артур. — Она — натура цельная: я убежден в этом. А если она и впрямь полюбит человека более достойного, чем я, значит, так тому и быть! Я не стану мешать ее счастью. И пусть тогда моя тайна умрет со мной. А она — она так и останется моей первой и единственной любовью!

— Да, правда, это очень красивое чувство, — заметил я, — но не слишком практичное. Это на тебя непохоже.

— Я ни за что не посмею спросить, есть ли у нее кто-нибудь другой! — порывисто проговорил он. — Этого мое сердце просто не выдержит!

— Но неужели благоразумнее даже не спросить об этом? Почему ты должен разбить свою жизнь из- за какого-то «а вдруг»?

— Говорю тебе, что я просто не смею!

— Хочешь, я спрошу ее об этом? — на правах старинного друга предложил я.

— Нет, ни за что! — в ужасе воскликнул он. — Заклинаю тебя — не делай этого! Давай немного подождем.

— Как тебе угодно, — отвечал я, сочтя за благо не сыпать соль на его сердечные раны. — Кстати, — заметил я, — сегодня вечером я буду на званом ужине у Графа. Так что я своими глазами увижу, как у них обстоят дела, не проронив ни единого слова!

День оказался ужасно жарким; идти на прогулку или заняться чем-нибудь было решительно невозможно, и я подумал, что в такую пору ничего особенного не случится.

Прежде всего я хотел бы знать — ах, дорогие дети, которым доведется читать эти страницы! — почему Феи всегда учат нас исполнять наши обязанности и поправляют, если мы совершаем какие-нибудь ошибки, а мы так ничему и не можем их научить?! Ведь не считаете же вы, что эти самые Феи совершенно безгрешны, лишены самонадеянности, неупрямы и незадиристы? Говорить так — значит городить чепуху! А раз так, не кажется ли вам, что от небольшой нотации или наказания они станут еще лучше, а?

Я не вижу причин, почему это нельзя было бы испробовать на практике; более того, я почти убежден, что если бы нам удалось поймать Фею, поставить ее в угол и день или даже два не давать ей ничего, кроме хлеба и воды, ее ангельский (точнее, фейский) характер стал бы от этого только лучше. Во всяком случае, самонадеянности бы у нее наверняка поубавилось.

Следующий вопрос — в какое время лучше всего наблюдать за Феями? Мне кажется, мне есть что рассказать вам об этом.

Первое условие: день должен быть жарким (это очень важно!), а вы должны пребывать в полудремотном состоянии, но совсем чуть-чуть, глаза должны быть открыты. Кроме того, вы должны пребывать в «феерическом» расположении духа (шотландцы называют это трепетом); пожалуй, это слово подходит, но, если вы сами не понимаете, что оно, собственно говоря, означает, боюсь, я не сумею ничего объяснить вам. Вам придется подождать появления какой-нибудь Феи, и тогда вам все сразу станет ясно.

И, наконец, последнее: кругом не должны стрекотать сверчки. Я не смогу этого объяснить: вам придется просто-напросто принять это на веру, вот и все.

Первое, что я заметил, беззаботно шагая по просторной поляне в лесу, был большой Жук, лежавший на спинке, отчаянно шевеля лапками. Я опустился на колени, чтобы помочь бедняге встать на лапки. Иной раз сразу и не решишь, что лучше для самого насекомого; ну, например, я и сам не знаю, что я предпочел бы, будь я мотыльком: держаться подальше от свечи или налететь прямо на нее и опалить крылышки. Или, допустим, будь я пауком, я не знаю, обрадовался бы я или нет, если бы моя паутина оказалась изодранной в клочки, а муха улетела. Одно я знаю наверняка: если бы я был жуком и шлепнулся на спинку кверху лапками, я был бы просто счастлив, если бы мне помогли перевернуться.

Итак, как я уже сказал, я опустился на колени и взял было прутик, чтобы перевернуть Жука на лапки, как вдруг увидел нечто такое, что заставило меня резко отпрянуть, затаив дыхание, чтобы ненароком не зашуметь и не спугнуть это крошечное создание…

Нельзя сказать, чтобы она — а это была именно она — была слишком пугливой: она выглядела настолько добродушной и спокойной, что ей и в голову не могло прийти, что кому-нибудь вздумается причинить ей вред. Ростом она была каких-нибудь несколько дюймов; на ней красовалось зеленое платьице, так что ее было довольно нелегко заметить в высокой траве; да и вообще она была настолько прелестной и воздушной, что казалась неотъемлемой принадлежностью этого местечка, почти такой же, как цветы. Еще я могу заверить вас, что у нее не было крылышек (я, кстати сказать, не верю в бескрылых Фей), зато были длинные кудри и большие, серьезные карие глаза. Вот и все, что я могу сказать о ней.

Сильвия (признаться, я не сразу узнал ее имя), как и я, стояла на коленях, пытаясь помочь Жуку; но, чтобы перевернуть его обратно на лапки, ей требовалось нечто большее, чем прутик. И она обеими ручками ухватилась за него, стараясь перевернуть тяжеленного Жука; и все это время она уговаривала его, как уговаривает нянька упавшего малыша:

— Так, так! Да не плачь ты! Ты еще жив и цел и невредим. А если бы нет, ты бы не смог плакать, подумай сам! Это замечательное лекарство от плача! И как это только тебя угораздило перевернуться?! Впрочем, не отвечай, я и сама могу догадаться. Бродил, как обычно, по песочным ямкам, задрав голову на небо. А когда бродишь по таким ямкам, задравши голову, того и жди, что перевернешься. Сам видишь!

Жук со вздохом пробормотал нечто вроде «вижу…», а Сильвия тем временем продолжала:

— Впрочем, что я говорю! Ты не из таких! Ты всегда бегаешь подняв голову — ты ведь ужасно самонадеянный. А знаешь, сколько ног сломано из-за этого! О да, конечно, ты пока что ног не ломал! Но что толку от твоих шести ног, если тебе только и остается, что перебирать ими в воздухе: ведь перевернуться ты не можешь! Ноги хороши, чтобы бегать, сам знаешь. Ну, ну, не распускай крылышки: я еще не все сказала. Ступай-ка к лягушке, которая живет вот под тем лютиком, и передай ей от меня привет — привет от Сильвии. Кстати, ты сможешь сказать «привет»?

Жук попытался и, надеюсь, ему это удалось.

— Так, хорошо. А еще попроси, чтобы она дала тебе немного той целебной мази, которую я вчера оставила ей. А еще лучше пускай она сама помажет тебя этой мазью. Правда, лапки у нее холодные, но ты