Услышав это, я не мог удержаться от смеха.

— И что же, у вас гостей приглашают официанты? — удивился я.

— Да нет же, не к столу! — отвечал Бруно. — Прислуживать, как и прочие слуги. Понимаешь? Ну, подавать тарелки и все такое.

— Но ведь это же далеко не столь приятно, как сидеть за столом, верно?

— Разумеется нет, — отозвался Бруно тоном, перечеркивавшим всякие сомнения. — Но если ты не Лорд такой-то, по какому праву ты ждешь приглашения за стол, а?

Стараясь держаться как можно мягче, я отвечал, что этого и не жду, но это единственная форма участия в обеде, которую я считаю приемлемой для себя. Бруно покачал головкой и весьма откровенным тоном заметил, что я могу поступать как мне заблагорассудится, но он знаком со многими, кто с радостью бы принял такое предложение.

— А ты сам-то бывал там, малыш? — спросил я.

— Меня приглашали как-то раз на прошлой неделе, — гордо отвечал Бруно. — Мне нужно было мыть суповые тарелки — то есть нет, тарелки для сыра, — а они оказались очень большими. А еще я прислуживал за столом. И допустил всего-навсего одну оплошность.

— И в чем же она заключалась? — спросил я. — Ты ничего мне об этом не рассказывал.

— Да вместо ножа для резки бифштекса я подал ножницы… — беззаботным тоном отвечал малыш. — Но зато я удостоился чести подать бокал сидра самому Королю!

— Да, огромная честь! — сказал я, едва удерживаясь от смеха.

— Не правда ли? — серьезным голосом проговорил Бруно. — Согласитесь, что такой высокой чести удостаивается не каждый!

Этот случай навел меня на размышления о всевозможных вещах, которые почему-то почитаются «честью» в этом мире, хотя на самом деле чести в них ничуть не больше, чем в том самом бокале сидра, который Бруно подал Королю.

Не знаю, сколь долго я предавался бы размышлениям на эту тему, если бы Бруно не окликнул меня.

— Эй, помоги скорей! — позвал он донельзя взволнованным голосом. — Хватай ее за второй рожок! Видишь, дольше минуты мне ее не продержать!

Как оказалось, он отчаянно боролся с огромной улиткой, ухватившись за один из ее рожков, и, выбиваясь из сил, пытался перетащить ее через стебелек травы. Улитка отчаянно сопротивлялась.

Я подумал, что если на минуту прерву свой труд, то не нанесу этим особого ущерба садоводству, и потихоньку подхватил улитку и посадил на берег, где малыш не мог ее достать.

— Давай заберем ее попозже, Бруно, — проговорил я, — раз уж тебе так хочется. Но я не могу понять: для чего она тебе понадобилась?

— А зачем вам, людям, лисицы, на которых вы охотитесь? — возразил Бруно. — Я ведь знаю, вы ужасно любите охоту на лис.

Я попытался было найти разумное объяснение, почему мы, люди, можем охотиться на лис, а он на улиток — нет, но ни одно из таких объяснений почему-то не приходило мне в голову; так что в конце концов я заметил:

— Видишь ли, одно другого стоит. Иной раз я тоже охочусь на улиток.

— Вот уж ни за что не подумал бы, что ты такой глупец, — воскликнул Бруно, — чтобы отправляться охотиться на улиток в одиночку. Запомни: никогда не становись улитке поперек дороги, если кто-нибудь другой не держит за рожок!

— Да нет, я охочусь на них не в одиночку, — храбро отвечал я. — Кстати, какой именно вид ты мне посоветуешь? А может быть, охотиться на тех, у которых нет раковин?

— Нет, что ты, мы на таких никогда не охотимся, — отвечал Бруно, вздрогнув при одной мысли о таких чудовищах. — Они такие противные, а если перевернешь их вверх брюшком, то вдобавок еще и липкие!

К этому времени мы закончили работу в саду. Я принес несколько фиалок; Бруно помогал мне посадить последнюю, но неожиданно остановился и заявил:

— Я устал…

— Ну, сядь отдохни, — отвечал я. — Я вполне справлюсь и без тебя.

Бруно не заставил себя упрашивать; он принялся устраивать из дохлой мышки некое подобие дивана.

— А теперь я спою песенку, — проговорил он, управившись с мышкой.

— Что ж, — отвечал я, — я ужасно люблю песенки.

— Какую же тебе выбрать? — проговорил Бруно, поудобнее усевшись на мышку, чтобы ему было хорошо видно меня. — Мне больше всего нравится «Тинь-тинь-тинь».

Против такого предложения трудно было устоять; однако я немного подумал для порядка и согласился:

— Да, пожалуй, «Тинь-тинь-тинь» лучше всего.

— Выходит, ты знаешь толк в хорошей музыке, — с довольным видом заявил Бруно. — Но сколько же цветков колокольчиков нам понадобится? — С этими словами он принялся посасывать пальчик и погрузился в раздумье.

Я отвечал, что вижу поблизости только один стебелек колокольчиков, и, дотянувшись до него, пригнул цветок к земле. Бруно раз-другой тронул ладошками цветки, словно музыкант, настраивающий струны. В ответ послышался нежный мелодичный звон. Мне еще не приходилось слышать цветочную музыку, да это и вряд ли возможно, разве что в таком же «феерическом» состоянии, и поэтому я затрудняюсь сказать, на что она больше похожа. Может быть, она чем-то напоминает звон серебряных колокольчиков, доносящийся откуда-то за тысячи миль. Когда же малыш посчитал, что цветки настроены, он опять уселся на дохлую мышку (ни на чем другом ему не было столь же удобно, как на ней) и, взглянув на меня своими сверкающими глазками, заиграл. Кстати сказать, мелодия была довольно любопытной. Вы можете сами убедиться в этом. Вот ее ноты.

Первые четыре строки он пропел очень живо и весело, перебирая колокольчики в лад мелодии, а последние две — медленно и протяжно, покачивая цветками. Затем он принялся мне все объяснять:

— Король Фей — это Оберон; он живет там, за озером, и иногда приплывает на маленькой лодочке, и мы выходим встречать его и поем эту песенку.

— И вы приглашаете его за стол? — невольно спросил я.

— Никаких разговоров, — сердито воскликнул Бруно. — Они только портят песенку.

Я пообещал впредь не делать этого.

— Когда я пою, я никогда не разговариваю сам с собой, — важно заметил малыш. — Вот и ты не разговаривай. — С этими словами он опять настроил свои колокольчики и запел: