сумею объяснить присяжным, где эти акулы скрывают свои денежки.

Я передаю Кили копию компьютерной распечатки по заявлениям страхователей, чем вновь застаю его врасплох. Еще во время обеденного перерыва я решил отказаться от повторного допроса Лафкина, взамен направив главный удар на Кили. Тот мечет молящий взгляд на Драммонда, но адвокат не в состоянии его выручить. Кили – исполнительный директор, и ему сам бог велел помочь нам разобраться в хитросплетениях интриг собственной компании. Во вражеском стане наверняка рассчитывали, что я вновь вызову для дачи пояснений Лафкина, чтобы заставить его испить чашу до дна. Ан нет, я принимаю решение, что разлюбезный вице-президент уже испил свою чашу до дна. А то станет ещё выкручиваться и опровергать показания Джеки Леманчик. Нет уж, не бывать этому.

– Вы узнаете эту распечатку, мистер Кили? Ее передали мне сегодня утром.

– Да, разумеется.

– Чудесно. Можете вы сказать присяжным, какое количество полисов на страхование здоровья выдала ваша компания в 1991 году?

– Ну, точно я не помню. Сейчас проверю. – Он переворачивает страницы, берет одну, откладывает, берет следующую, и так до бесконечности.

– Девяносто восемь тысяч плюс минус несколько сотен – это близко к реальности?

– Вполне вероятно. Да, думаю, что это соответствует действительности.

– А сколько заявлений на выплату страховых премий поступило в 1991 году по этим полисам?

Повторяется та же тягомотина. Кили роется в распечатке, бормоча себе под нос какие-то цифры. Мне даже немного стыдно за него. Время идет, и наконец я подсказываю:

– По моим сведениям, таких заявлений было примерно одиннадцать тысяч четыреста. Что вы на это скажете?

– Что ж, это вполне похоже на правду, но я все-таки хотел бы удостовериться сам.

– Каким образом?

– Мне нужно ещё немного времени, чтобы ознакомиться с этими материалами?

– То есть, искомые сведения там есть?

– Думаю, что да.

– А можете вы сказать присяжным, в скольких случаях ваша компания отказывала в выплате страховых премий?

– Я бы и в этом случае предпочел сначала свериться с этими материалами, – поясняет Кили, обеими руками приподнимая распечатку.

– То есть, и эти сведения там есть?

– Наверное. Да, должны быть.

– Очень хорошо. Тогда откройте одиннадцатую, а затем восемнадцатую, тридцать третью и сорок первую страницы.

Кили так и делает. Он на все готов, лишь бы не свидетельствовать под присягой. Слышится потрескивание бумаги и шелест переворачиваемых страниц.

– Верно ли, что искомое число составляет около девяти тысяч ста? – спрашиваю я.

Кили мое возмутительное заявление шокирует.

– Нет, конечно! – горячится он. – Это просто смешно.

– Но точно вы не знаете?

– Я знаю, что это число не может быть настолько велико.

– Благодарю вас. – Я приближаюсь к свидетелю, забираю у него распечатку, а взамен вручаю полис «Прекрасного дара жизни», который приобрел Макс Левберг. – Вы узнаете это?

– Да, разумеется, – поспешно отвечает Кили, радостный до беспамятства, что отделался от проклятой распечатки.

– Что это такое?

– Это полис на страхование здоровья, выданный моей компанией.

– Когда именно?

Кили всматривается в документ.

– В сентябре 1992 года. Пять месяцев назад.

– Взгляните, пожалуйста, на одиннадцатую страницу. Раздел 'Ж', параграф четыре, часть 'В', условие номер тринадцать. Что там сказано?

Шрифт настолько мелкий, что Кили приходится поднести бумагу почти к самому носу. Я усмехаюсь и смотрю на присяжных. Комизм ситуации не ускользнул от них.

– Нашел, – произносит наконец Кили.

– Хорошо. Зачитайте, пожалуйста, вслух.

Кили читает, прищуриваясь и хмурясь – занятие это явно не доставляет ему удовольствия. Закончив, выдавливает вымученную улыбку. – Все.

– В чем заключается смысл этого условия?

– В том, что на определенные хирургические процедуры действие полиса не распространяются.

– Какие именно?

– Любые операции по пересадке органов.

– Упомянут ли в числе прочих костный мозг?

– Да, речь идет и о нем.

Я подхожу к свидетелю и вручаю ему копию полиса Блейков. Прошу его прочитать вслух то же условие того же раздела. Крохотный шрифт вновь вынуждает его щуриться, но Кили стоически переносит и это испытание.

– Пересадки каких органов перечислены здесь?

– Всех основных органов. Почки, печень, сердце, легкие, глаза – все это здесь есть.

– А костный мозг?

– Его нет.

– То есть, если я вас правильно понял, костный мозг не включен в число трансплантируемых органов, на которые действие полиса не распространяется?

– Совершенно верно.

– А не можете ли вы вспомнить, мистер Кили, когда страхователь подал заявление на выплату страховки по данному полису?

Кили бросает взгляд на Драммонда, который вновь бессилен ему помочь.

– Кажется, в середине прошлого лета. В июне, может быть?

– Да, сэр, – говорю я. – А известно ли вам, когда именно ваша компания изменила текст полиса, включив трансплантацию костного мозга в число операций, на которые действие полиса не распространяется?

– Нет, я этого не знаю. – Кили мотает головой. – Я за составление текста полисов не отвечаю.

– А кто отвечает? Кто творец этого текста, набранного микроскопическим шрифтом?

– Этим занимаются в юридическом отделе.

– Понятно. Вправе ли мы тогда утверждать, что в текст полиса внесли изменения вскоре после того, как был подан данный судебный иск?

Кили изучающе смотрит на меня, затем отвечает:

– Нет. Текст, наверное, изменили до того, как был подан этот иск.

– Может быть, его изменили в августе 1991 года, после поступления заявления на выплату страховой премии?

– Не знаю.

Ответ его сразу вызывает подозрения. Либо Кили плохо разбирается в делах собственной компании, либо пытается водить присутствующих за нос. Лично меня это не заботит. Я добился желаемого. Я могу доказать присяжным: исправление текста полиса неопровержимо свидетельствует о том, что в деле Блейков операция по трансплантации костного мозга подлежала оплате. Прекраснодаровцам остается винить только самих себя.

Мне осталось уладить с Кили один вопрос.