Как мало, однако, надо, чтобы упасть со своих высот на землю! Как ужасно мало!
Я поэт, я гордость и красота класса, я общий восторг — и вдруг…
Как раз в ту минуту, когда я, еще торжествующая, стояла в кругу моих подруг, нервною походкою вошел в класс физик Роденберг.
— Что это? Что за толкучка, mesdames? — спросил он своим неприятным отрывистым голосом, бросая на нас свирепые взгляды.
— У нас Воронская стихи сочиняет! — ни с того ни с сего рявкнула со своего места Додошка и окунулась, покраснев до ушей, в свой тируар.
— М-lle Воронская? А-а? — как-то неопределенно протянул Роденберг и тотчас стал пояснять что-то классу, чего я не могла понять. Я сидела как на иголках. Я — героиня дня! Я — поэт! Я — талант!
Подруги восхищаются мною, и весь свет будет восхищаться мною!
И она, и солнышко, да, да, все они, как они будут горды своей знаменитой дочкой! Ах, как будут горды! Да, да! Она будет теперь заискивать, ласкать меня, всячески ухаживать за мною. А я отвечу на все ее заискивание и ласки гордо и надменно.
Я даже вытянулась на своем месте при одном воображении о том, как я ей отвечу. Вы не хотели меня знать скромной молоденькой девочкой — не знайте же меня и знаменитой русской поэтессой. Я не хочу ни вас, ни вашего поклонения. Да! — И я с особенным выражением повторяла в душе: — Да, я не хочу вас!
— Госпожа Воронская. Не потрудитесь ли вы объяснить мне, каким образом происходят грозовые явления в природе? — послышался отрывистый голос физика неподалеку от меня.
Господи! Да неужели я промечтала пол-урока? В ужасе я поднимаюсь со своего места, открываю рот и делаю круглые глаза.
— Электричество… это… — говорю я заплетающимся языком.
— Ну, что такое электричество? — невозмутимым голосом снова спрашивает Роденберг.
Ах, что я могу ответить?
Внезапно мне в голову приходят странные вопросы, совершенно не относящиеся к физике. Что с, Черкешенкой? Почему она не выписывается из лазарета? Почему физика прозвали блохой, а не иначе, и почему Марионилочка должна стать мачехой? Все приходит мне в голову в ту минуту, но только не гроза и не электричество.
— Госпожа Воронская! Не знаю, насколько вы сведущи в поэзии, но по физике я вынужден поставить вам нуль, будущая поэтесса!
И с отвратительной улыбкой он невозмутимо начертил нечто в журнальной клетке, как раз против моей фамилии.
Противный!
От души ненавидела я его в эту минуту, хотя и старалась утешить себя тем, что сам Пушкин был, говорят, порядочным лентяем в юные годы.
Их венчали сегодня. Вся церковь была украшена цветами. Старшие пели, как херувимы.
Когда я увидела ее, нашу Марионилочку, рядом с высоким, темноусым артиллеристом, она мне показалась ангелом — в ее белом длинном платье и с миртовым венком. О бок с нею шла девочка с букетом белых роз в руках. Когда я увидела ее кроткое личико (я догадалась, что это будущая падчерица Марионилочки), я сразу успокоилась. Эта не может обидеть свою мачеху… Зато трешницы совсем с ума посходили сегодня: все ревели, точно на панихиде. Точно не венчали, а хоронили Марионилочку. У моей Петруши даже нос распух от плача, а Кленова, та просто выскочила чуть не на середину церкви и, не глядя на нарядную толпу гостей, стала отбивать земные поклоны, повторяя шепотом:
— Господи! Даждь ей счастья! Даждь! Даждь! Даждь! По обету в Колпино пойду. По обету пешком туда и обратно. Господи! Господи! Только сделай ее счастливой!
Несмотря на всю свою набожность и глубокую религиозность, Кленова любила торговаться с Богом.
Какой-то блестящий адъютант — шафер. — наткнулся на Кленову.
— Mon Dien, — вскричал он, глядя на нее, — вам дурно? — и он, с галантностью блестящего офицера, шаркнув ногами и сделав настоящее балетное па, кинулся поднимать Кленову с пола. Та только глянула на него злыми, затуманившимися глазами, потом рассердилась внезапно:
— Вас Бог накажет, — глядя в упор на опешившего адъютанта, проговорила она, — непременно накажет — вы молитву прервали! Да!
Тот в смущении расшаркался перед нею, недоумевая, за что сердится на него эта смешная, красная от волнения девочка.
— И за то, что вы в церкви пляшете, накажет тоже! Разве это можно? — не унималась между тем Вера.
Не зная, что ответить, адъютант пробормотал новое извинение, потоптался на месте и исчез.
В ту же минуту maman прислала сказать третьим, что если они не уймутся со своим похоронным плачем, — она прикажет их вывести из церкви. Это подействовало.
Какая красивая стояла Марионилочка под венцом. Когда наш батюшка говорил проповедь о том, какое великое назначение ждет женщину — жену и мать, у нее было лицо точно у святой. Оно так и светилось. Но вот обряд венчания кончился, и мы бросились поздравлять молодых. Тут уже никакие увещания не помогли. Слезы трешниц лились без удержу. Только и было слышно среди всхлипываний: Дуся… прелесть… не забывайте… помните нас… любите.
— Дуся m-lle! Красавица! — вскричала Додошка, протискиваясь к амвону и покрывая руки Мариониллы Мориусовны поцелуями и слезами.
— Не mademoiselle, a madam! Вы глупы, Даурская, если не можете усвоить это, — послышался чей-то голос.
— Нет! нет! Она всегда для нас останется нашей дусей, мадемуазелечкой, дусей! — всхлипывая, говорила Петруша.
— Всегда! Всегда! — подхватили девочки хором и я вместе с ними.
Марионилочка только тихо, ласково улыбалась. Потом она медленно двинулась из церкви, опираясь на руку мужа. Мы за ней. Как обезумевшие, кинулись мы с лестницы вслед за молодыми, окружив их тесным кольцом. Маленькая падчерица Марионилочки шла рядом со своей мачехой, которая нежно обняла ее. Так мы спустились до самого низа — до дверей швейцарской.
— Назад, дети, назад! — суетилась m-lle Ген, взявшая на себя обязанность присмотреть за третьим классом, так как m-lle Эллис была в числе приглашенных гостей.
Мы еще раз заглянули за стеклянные двери, где мелькала белая рослая фигура милой красавицы, посылавшей нам воздушные поцелуи, и унылые побрели в класс.
— Я никогда не выйду замуж, — решительно заявила Додошка с тупым и упрямым видом.
— Да тебя и не возьмут, душка, — подхватила Юля Пантарова не без ехидства, — или нет, возьмут — ты понадобишься для домашнего хозяйства, потому что у тебя нос, как электрическая кнопка: динь-динь и звонка заводить не надо, свой есть.
— Если я похожа на электрическую кнопку, — вдруг неожиданно разозлилась Додошка, — то вы сами на старый самовар смахиваете.
— А у тебя руки — грабли, огромные.
— Месдамочки, не грызитесь, — остановила расходившихся девочек незаметно подошедшая Пушкинская Татьяна. — А ты, почему не хочешь выйти замуж, Додошка? — полюбопытствовала она.
— Ах, месдамочки, страшно, — делая круглые глаза, вскричала Додошка. — Подумать только: церковь освещена, старшие поют, и я вся в белом, и тут еще жених. Страшно!
— Додошка, ты очень наивная, Додошка, если не сказать больше. Говоришь о женихе, точно о волке. Он тебе носа не откусит.
— А я бы хотела умереть молодою, — мечтательно проговорила Татьяна, поднимая к небу блуждающие глаза.
— Ну, поехала! — неожиданно подвернувшись, вскричала Сима. — Полно вам врать-то. От твоих слов
