тяжелыми лазерами «Харон» в руках. Лиц не было видно за мерцанием силовой защиты.

– Тони Аркадис?

– Я… я все объясню, – залепетал Тони, отступая в глубь комнаты, – я не пьяный. Я – просто пошутил. Меня накормили «креветкой». Враги…

Три пальца нажали на спусковую скобу одновременно. Три залпа тяжелых «Харонов» разнесли Тони Аркадиса на мелкие кусочки.

Крийны действительно были глупы. И маленький крийн жестоко ошибался в тонкостях человеческого общества, полагая, что тот, кто выдаст ван Эрлика, будет убит разьяренной мафией. Просто два, а с некоторых пор – три на десять в девятой эргталеров – слишком крупные деньги, чтобы отдать их какому-то наркоману.

Эйрик ван Эрлик сидел в дешевой забегаловке для пилотов: прозрачные ферроплексовые стены выходили на летное поле, и, если приглядеться, ван Эрлик мог видеть красно- желтый погрузчик, развернутый задом к вздутому боку «Касатки». Старый маленький катер времен Великой Войны уступал по степени защиты новейшим «Подсолнухам», зато в космосе их болталось больше семнадцати миллионов. «Объединенные верфи» до сих пор каждый год шлепали триста тысяч модифицированных гражданских «Касаток».

На соседний стул плюхнулся веселый молодой толстячок, облаченный в невообразимый наряд из красной рубашки и белых с зелеными полосами брюк. На колени Эйрику полетела чип-папка.

– Твои документы, – сказал толстяк, – печати и подписи все на месте. По чипам ты везешь соты для крийнов – знаешь, эти штуки, в которых у них зреют яйца. На таможне все схвачено. Наш человек будет при взлете – во-он там.

Пухлый палец ткнул в направлении фокусирующих антенн.

– Если таможенники станут возникать, помани его пальцем.

Ван Эрлик молча рассматривал встроенный в папку дисплей. На нем были замызганные штаны из синтекожи. В прорези пестрой накидки, скрывавшей очертания тела, переливалась татуировка: гвоздь, забитый в яйцо. Подпись под яйцом гласила, что обладатель татуировки забил на чужаков и опекунов. Такие татуировки кололи подростки, оказывавшиеся в тюрьме из-за любимого развлечения молодежных банд: убийства крийнов. Нос и щеки ван Эрлика закрывал оранжевый респиратор: так ходили многие на Ярмарке, утверждая, что воздух слишком грязен.

– Теперь смотри, – вокруг Рамануссена пятнадцать автоматических станций слежения. Ты подходишь к пятой станции ровно в 18.30 по среднеместному. Твой транспондерный код – Арант-восьмой, 32-альфа-47- 47-альфа. Это код пассажирского лайнера, который появится там через десять минут. Ясно?

Чего уж ясней. Это был классический трюк – контрабандный катер уходит под облака, используя легитимные позывные, никто внизу не поднимает тревогу, а потом сообщник контрабандистов в диспетчерской одним нажатием кнопки стирает сообщение о двукратном прилете одного и того же корабля.

– Да, – сказал ван Эрлик.

– Слушай дальше, желторотик. Идешь на посадку, координаты двенадцать-пятнадцать, сорок два- тридцать, – это их главный порт, потом резко берешь влево, – тянешь за горы, там отличные горы, такие, что спутник может задеть за верхушку, – засекаешь сигнал, координаты семнадцать-семь, тринадцать-пять, садишься. Все. Если справишься, будешь летать регулярно.

Ван Эрлик усмехнулся.

– Сколько хлопот, чтобы доставить соты для крийнов!

– Не остри, желторотик, целее будешь.

– А что случилось с предыдушей «Касаткой»? – спросил ван Эрлик.

– Ты любопытен как стокс, парень. А стоксы, говорят, живут не дольше десяти лет.

Ван Эрлик задумчиво рассматривал документы.

– А почему там столько орбитальных крепостей? Она там что, бриллиантами вымощена?

– Слушай, парень, – зашептал толстяк, – на этом деле можно хорошо заработать. Очень хорошо. Там было пять Семей, старый Рип был – слыхал? А потом там обосновался этот параноик Севир. Он же ненормальный. Он все перевернул. Искали шпионов, а замели хороших людей. Планета вся в спутниках, как карась в садке, человек сорок расстреляли, остальные в штаны наделали и сидят под кустом, а планета-то – кишит народом! Всем отдыхать душой нужно. Теперь опекуны успокоились, карьеру сделали, и тоже кушать хотят. Это место непочатое, сечешь? Одних расстреляли, другие не выросли. Ты сегодня туда летишь простым курьером, а через год у тебя может, усадьба будет в пять этажей. С водопадом и гаремом.

Толстяк ушел.

Эйрик неподвижно сидел у окна, время от времени поглядывая на красную тушку автопогрузчика. Ему не нравилось, что на встречу с ним пришел человек. Он бы предпочел, чтобы это был барр. Барр не мог предать барра. Если бы барр, рекомендованный старым Лай_сом, предал ван Эрлика, то старый Лай_с спросил бы с него, как за предательство собственного сына.

Чем больше людей было в цепочке, тем больше была вероятность провала.

Ван Эрлик обернулся, почувствовав чье-то приближение, но это был всего лишь пестрый толстяк.

– Эй, пилот! Пошли, представлю таможенникам.

Ван Эрлик не спеша допил бурду, которую здесь подавали под видом кофе.

Они спустились на пять этажей ниже. На трехуровневом перекрестке горели неяркие фонари, разладившийся компрессор с хрипом и свистом нагнетал в туннели воздух. Прямо посереди перекрестка высилась огромная голографическая банка пива. Почти повсюду реклама подобного рода была запрещена – слишком часто пьяные водители пытались избежать столкновения с голограммой и разбивались в лепешку о стены туннелей.

Справа от лифта двое рабочих забивали «жидкой стеной» растрескавшийся керамобетон. Перед выходом из лифта стояла небольшая амфибия со сложенными крыльями. Мерцание силового поля мешало видеть находящихся внутри. Ван Эрлик остановился.

Двери машины раскрылись. Треск за спиной внезапно стих. Ван Эрлик оглянулся.

Двое рабочих бросили распылители и теперь держали в руках мощные нейростаннеры.

– Сукин ты сын, – беззлобно сказал ван Эрлик толстяку, – и за сколько ты меня продал?

– Вас просто хотят пригласить на ужин, – сказал толстяк.

Ван Эрлик покосился на станнеры и пробормотал:

– От такого любезного приглашения трудно отказаться.

Лететь пришлось недолго – через полчаса амфибия, сложив крылья, нырнула к овальной посадочной площадке, расположившейся у прозрачного бассейна. Прямо напротив бассейна подымался белоснежный дом с розовыми колоннами и фасадом, увитым плющом. Зеленая лужайка изгибалась горкой, сбегая к прихотливо изрезанному оврагу, по дну которого тек ручей из песка; ручей шуршал, как клепсидра, через поток был перекинут самый настоящий деревянный мостик. Трава была такой ровной, что ван Эрлику захотелось нагнуться и потрогать – искуственная она или всего лишь модифицированная.

– Пошли, – сказал коротко один из сопровождающих, и ван Эрлик, демонстративно сложив руки за спиной, прошел в раскрытые двери усадьбы.

Стены гостиной были покрыты скаллийским мхом, неярко светившимся в темноте. Ван Эрлик невольно провел рукой по стене, и мох отозвался волнами света: сиреневого, синего, красноватого.

В глубине, за роскошно накрытым столом, сидели трое мужчин и две женщины. Все они встали, приветствуя гостя. Женщина, сидевшая во главе стола, была высока, стара и худа. У нее были белые зубы и черная коса, обошедшаяся ей, судя по длине и густоте волос, в целое состояние.

– Илена Саная, – представилась старуха. – Я счастлива познакомиться с вами, коммодор, и очень опечалена, что вы предпочли устроиться инкогнито в доме барров. Мой дом – к вашим услугам, мои рабы – ваши рабы.

– Последний знакомый, к помощи которого я прибег, – ответил ван Эрлик, – разговаривал со мной через силовой барьер и с веерником в руках.

– Случайно – это не губернатор Лены?