удара.

– Так что ж? Я-то не чучело, а человек. Притом волноваться, согласитесь, следовало не мне, а тем, кто торил дорожку.

– А если первый министр об этом не знает?

– Помилуйте! Каждый лысый чиновник знает, а первый министр не знает! Да как же он может управлять государством, если не видит, какой карнавал у него под носом! С чего ему гневаться? Хороший человек, сам гуляет и жену пускает.

Тут Киссур подумал: «Может быть, этот человек пьян, или врет».

– А видали ль вы самого министра? – осведомился он.

– Один раз видал. Был как раз фейерверк у Чареники. Мы встретились в темной аллее. Госпожа Янни потупила глазки, а Киссур Белый Кречет поглядел на меня этаким тараканьим глазом, и говорит: «Ладно! Вот тебе письмо: по этому письму адресат привезет тебе ковры для госпожи Янни. Только учти, что официально я к этому письму не имею никакого отношения и тебя никогда не видел».

Киссур сидел совершенно невозмутимо и вновь потягивал через соломинку вино. Излишне говорить, что, кем бы ни был человек, встреченный в темной аллее Инией – это был не Киссур, а специальный ряженый.

– Стало быть, – спросил Киссур, улыбаясь, – получается так, что господин министра пользуется женой и ее любовниками, чтобы устраивать те дела, за которые простому человеку полагаются топор и веревка? И ни капли не ревнует?

– Думаю, что ревнует. А что ж ему делать? Если он поссорится с женою и с тестем, то недолго останется первым министром: Чареника быстро подыщет ему замену.

А Киссур все потягивал через соломинку вино.

– А может, и не ревнует, – задумался изящный чиновник Иния. – Ведь у них, по слухам, с государем, что называется – тесное общение. И в этой восставшей провинции на него многие обижались за грехи задним числом. Чего же ему ревновать женщину?

– Ну что, – сказал Киссур, поднимаясь, – пожалуй, там твоя корзина опять тебя ждет.

* * *

В час, когда открываются храмы и лавки, насмерть перепуганный сотник из городской стражи прискакал во дворец первого министра и застал его у ворот: тот о чем-то вполголоса говорил со своим командиром, Ханадаром Сушеным Фиником, а слуги расседлывали их коней.

Чиновник повалился на колени и, делая большие глаза, запричитал, что городские шайки распустились, кажется, опять, потому что на рыночной площади перед самым дворцом Чареники валяются два голых мертвеца, мужеска и женска пола, и с мужчиной обошлись совсем по-скотски; и как они там очутились, стража не знает, хотя смотрела во все глаза; и трупы еще не опознали, и куда их деть?

– Врешь, – возразил Киссур, – не было там ночью стражи.

После этого он сбил плеткой грязь с сапог и велел сотнику отправляться под арест, за то, что городская стража ночью хлещет вино по кабакам, вместо того чтобы охранять площадь.

Арфарре раньше всех доложили о происшедшем, он заплакал и промолвил:

– Если не арестовать Чаренику, он изменит государю! А если его арестовать, то государю изменят все те, кто связаны с ним!

Велел подать паланкин и, несмотря на отчаяние врача, отправился ко дворцу Чареники по промозглым улицам.

Что он хотел сказать Чаренике, так и осталось неизвестным, потому что Чареника его не принял.

В городе во всех подробностях обсуждали, в каком виде были найдены трупы. Государь был в ужасе. Он знал, что Киссур жесток, но… И к тому же – соучастником Киссура, как все говорили, был Сушеный Финик! Его любимый певец!

А Киссур в первый день напился выше глаз, а во второй явился к государю и потребовал казни Чареники. Тут государь, любивший и уважавший Чаренику всем сердцем, не выдержал и выпалил ему в лицо:

– Нельзя казнить отца за то, что ты убил его дочь!

А еще на следующий день послы Ханалая прервали переговоры с Арфаррой и внезапно уехали. Арфарре так никогда и не удалось доказать, что перед отъездом у них состоялось тайное свидание с Чареникой.

Глава семнадцатая,

в которой Сушеный Финик ссорится с Шадамуром Росянкой, а госпожа Идари рождает черного рысенка

Весной, когда птицы начали вить гнезда и откладывать яйца, белые и в крапинках, когда гиацинты в императорском саду затрепетали тоненькими белыми пальчиками, и антурии высунули из чашечек цветков красные, розовые, синие блестящие язычки, когда знамена со знаками счастья склонились до земли перед рисовой рассадой, а поля покрылись нежной зеленой травой, позволяющей держать конницу на подножном корму, – Киссур отправился в Харайн.

Жена его, Идари, была с ним. Она ожидала ребенка.

Киссур знал о союзе между Ханалаем и «бронзовыми людьми» и не собирался идти в Харайн там, где его ждали. Он перешел горы, чтобы сначала побеседовать с варварами, а оттуда выйти Ханалаю в тыл.

«Бронзовые люди», союзники Ханалая, весьма поразили его во время битвы. Передние ряды их сбросили с себя перед боем всякую одежду, если не считать золотых и серебряных украшений, вертели топорами и дико завывали. Но бронзовые их топоры не годились против ламасской стали, а слушаться начальников они не умели совершенно. Киссур убил в поединке князька «бронзовых людей» и взял себе его серебряную кольчугу. Войско Киссура радостно закричало, а варвары, по невежеству, завопили что-то непонятное.

Арфарра в это время, имея восемьдесят тысяч войска, подходил к границам Харайна с другой стороны: две армии империи готовились взять мятежную провинцию в клещи. Дела у Арфарры шли лучше, чем у Ханалая, потому что он распродал государственные земли и совершенно оправдал себя в глазах уважаемых людей. Военные займы ему давали охотней, чем Ханалаю, потому что Арфарра увещевал так: «Если вы даете займ законному правительству, его можно предъявить к оплате даже в случае победы бунтовщиков, а если вы даете займ бунтовщикам, он никогда не будет оплачен в случае победы правительства». И этот аргумент действовал очень сильно.

Киссур воевал недолго, но удачно, и вскоре осадил столицу «бронзовых людей» и разбил под нею лагерь, красотою своей подобный городу, с валами, палатками, кумирнями и рынком позади лагеря, на котором слетевшиеся торговцы скупали задешево богатую добычу. Ханалай обрадовался, думая, что Киссур надолго застрянет перед неприступной цитаделью, но Киссур привез с собой пушечки, сделанные Арфаррой.

При переходе через горы люди его было побросали пушечки, но Киссур повесил тех, кто это сделал, и больше пушечек не бросали. Как только пушечки направили на стены, стало ясно, что город не удержать. Городские торговцы хотели сдаться сразу, но воины в цитадели, которых эти торговцы пригласили защищать свой город, сказали, что смерть лучше бесчестья, а недовольных повесили.

Киссур осадил город, питаясь с окрестной земли и разоряя ее. Солаты боготворили Киссура и смазывали его следы маслом, и не меньше почитали жену его, Идари.

Киссур занимался войной, а женщина – хозяйством. Она шифровала Киссуру письма и считала мешки с кормом для людей и пушечек. В палатке у нее лежали списки всех воинов, с указанием примет и привычек, и все, что ни награбили в окрестностях, привозили ей для учета и хранения. Всех воинов она знала по имени, чинила им рубашки и раны, и было замечено, что колдовские зелья, составленные ее рукой, исцеляют быстрее, а нитки, которыми сшит разорванный кафтан, несомненно, заговорены. На военном совете она всегда сидела за занавеской, а иногда и без занавески. Это она пригласила инженеров и построила дорогу для пушечек.

В самом начале осады Идари родила ребеночка. По лагерю прошел слух, что она разродилась двойней, и вторым ребеночком был черный рысенок, который тут же убежал в горы, и теперь возращается по ночам к Идари, донося обо всем, что делается на небе и на земле. Многие видели этого рысенка собственными глазами, а солдаты не имеют привычки видеть то, чего нет. Завелось обыкновение оставлять рысенку у

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату