помощью этого супа, а что будет с нищим через неделю, им все равно. Им даже хочется, чтобы он остался нищим и чтобы можно было второй раз самоутвердится за счет нищего, подав ему миску супа. А немилосердные люди создают компании. Они вкладывают капитал, – и они расшибутся, чтобы этот нищий встал на ноги и возместил им затраты.

– Проще говоря, – сказал Арфарра, – ваша корпорация покупает империю. С домами, садами, дворцами и подданными. И на этом условии вы согласны оберегать свое имущество.

– Можно сказать и так, – согласился Клайд Ванвейлен.

– Вы очень торопитесь. Стало быть, кроме вас, если и другие покупатели?

– Кроме вас, – ответил Ванвейлен, – есть и другие продавцы.

Наступило долгое молчание.

– Что же, – проговорил Арфарра, – мы можем сделать?

Ванвейлен повернул голову к врачу и сказал:

– Будьте добры, оставьте нас. И позовите Стрейтона.

Врач прикрыл дверь и ушел.

Через два часа он вернулся. Совещание, видимо, было закончено. Оба землянина сидели подле чиновника и прятали друг от друга глаза.

– Это, – промолвил Арфарра, – будет самой омерзительной проделкой в моей жизни.

Стрейтон невозмутимо откинулся на спинку стула. Ванвейлен улыбнулся и сказал:

– Предложите что-нибудь получше.

Они повернулись и вышли. Врач подошел к постели и увидел, что чиновник плачет. Врач некоторое время смотрел на Арфарру, а потом сделал старику укол. Тот закрыл глаза и заснул. Врач тихонько растворил окно и задернул занавески. В комнате пахло так, как пахнет, когда трое людей задумали в ней какую-то чрезвычайную гадость.

Эту ночь Киссур спал глубоко и спокойно. Ханадар Сушеный Финик разбудил его на рассвете. Они поднялись на стену и увидели, что на другом берегу реки собралось уже не меньше трех тысяч человек. На мосту над вчерашними мертвецами старались птички. У поросшей мхом башни пятеро дружинников Киссура сидели и смотрели, как товарищ их печет лепешки из монастырской муки. Рядом лежал целый сноп стрел, – дружинники собрали их ночью у подножья стен.

Тут в верховьях реки послышались крики. Киссур обернулся: это лодка с солдатами Ханалая распоролась о бамбуковые колья, вбитые еще для вчерашних барж, люди посыпались в воду, как горох. Ханадар Сушеный Финик подождал, пока течение снесет их начальника в красном кафтане поближе к мосту, натянул лук и выстрелил. Красный кафтан нырнул и обратно не вынырнул.

Тесто наконец пропеклось: Киссур с дружинниками сели в кружок и стали есть лепешки, заворачивая в них копченое мясо. Датти Зеленые Глаза принес из монастырского погреба вяленую дыню.

– Сдается мне, – сказал Датти, тыча пальцем в сторону дамбы, – что не пройдет и часа, как все эти люди явятся сюда спросить, отчего мы так долго замешкались на этом свете, и нам надо подкрепиться, чтобы поддержать с ними занимательную беседу.

– Не такая уж это будет занимательная беседа, – возразил Ханадар Сушеный Финик, – стены у храма деревянные, и после того, как они сожгут стены, мы не убьем и сорока человек.

– Помолчи, – отозвался Киссур, – ты уже убил того, кого хотел.

Час шел за часом: народу на гребешке дамбы становилось все больше, но беседа не начиналась.

Наконец приехал еще один командир Ханалая. С ним была тысяча человек, пушечка и колдун. Пушечку установили напротив стен и начали садить из нее ядрами, полагая, что если разбить стены, люди Киссура не смогут стрелять по мосту, и дело можно будет считать законченным, а колдун сделал небольшой стожок для колдовства и начал на нем плясать.

Вскоре послышался треск, как будто с неба содрали шкурку, вдали показалось какое-то облачко и стало быстро расти. Сушеный Финик, который был зорче других, увидел, что это белая птица. У птицы было два крыла сбоку и одно сверху. Правое крыло у птицы было с красной полосой, а левое – с синей полосой. На другом берегу обрадовались, а Сушеный Финик закричал Киссуру:

– Клянусь божьим зобом! Когда твой отец умирал, за его душою явилось тринадцать огненных колесниц, запряженных восьмикрылыми конями! Неужели этот колдун думает, что мы испугаемся этакого щегла?

– Великий Вей, – отвечал, поглядев, Киссур, – я уже видал эту тварь на картинке, и я не думаю, что это из-за колдуна.

В этот миг ядро из пушечки попало в угловую башню, и осколками тяжело ранило двоих дружинников. А другое, начиненное фосфором и серой, влетело в деревянную голубятню, и та загорелась.

– Вниз, – заорал Киссур, – мы подождем их во дворе!

Люди Ханалая побежали к мосту. Птица пролетела над ними, и мятежники затанцевали от радости. Птица развернулась еще раз и пролетела над мостом.

– Клянусь божьим зобом, – изумился Сушеный Финик, – видел ли ты когда-нибудь, чтобы птицы несли яйца прямо в полете?

Действительно, раздался шум, словно в небе отодралась дверца, и из птицы вывалилось два белых яйца размером с мельничный жернов. Яйца полетели к мосту: он подломился и рухнул, словно бамбуковая плетенка, и от него вверх отодралось столько огня, словно мост строили не из камня, а из горючего масла.

На другому берегу командир Ханалая схватил колдуна за ворот и вскричал:

– Сдается мне, собака, что ты колдовал не о том, о чем нужно!

Птица погналась за людьми Ханалая, и они бросились врассыпную, как цыплята от коршуна.

Деревянные стены храма меж тем пылали вовсю. Люди Киссура побежали в храмовый двор и потащили с собой раненых. Птица развернулась, выпустила три когтя и села посередине двора. Из птицы высунулся человек и заорал на корявом вейском:

– Эй, Киссур! Тебе что, особое приглашение нужно?

Страна Великого Света осталась далеко внизу, а через полчаса Киссур выглянул в круглое окошко и увидел неровные и остренькие, как акульи зубья, Чахарские горы. Они уже доехали до неба, но солнце и звезды еще были вверху. Над горами начало трясти, – Киссур и не знал, что в небе столько ухабов.

Киссур устроился в кресле рядом с пилотом поудобнее, поигрывая кинжалом и улыбаясь наглыми карими глазами. Если эти люди думают, что он испугается только оттого, что в первый раз катается на птице с крыльями в красную и синюю полоску, то, – право же, он рассчитывал сегодня на путешествие куда более далекое.

Киссур оглянуся на своих людей: те вели себя как нельзя достойнее, а Сушеный Финик о чем-то беседовал с третьим пилотом. Пилот сказал:

– Хорошо, что вы не испугались шума двигателей.

– Какого шума? – сказал Сушеный Финик.

– Ну, – удивился пилот, – снаружи это ужасный рев. Вы никогда такого не слышали.

Сушеный Финик вдруг перекосил лицо и заорал страшным боевым криком, из тех, что, говорят, могут превращать воина в медведя или волка.

Пилот взвизгнул и чуть не прошиб от испуга приборную доску лбом.

– Немедленно прекратите! – закричал он.

Сушеный Финик схватился за живот и начал хохотать.

Другой пилот передернулся и побледнел. Ему впервые пришло в голову, что эти десять дикарей, потных и грязных, которые с невозмутимым видом сидят в салоне, воспринимают мир совершенно по-другому, чем он. Черт их знает, что они могут сделать! Может, они даже не так уж благодарны за свое спасение? Может, они совсем по-другому относятся к своей смерти, чем нормальные люди? У них двое раненых: Киссур даже не спросил, что с ними!

Пилот по имени Редс взглянул на приборы. До пустынного острова в северном океане, где лет двадцать назад выстроили базу со взлетными шахтами, оставался еще час лету.

– Почему вы уничтожили мост, а не мятежников? – спросил Киссур.

Редс оторвался от приборов.

– Может быть, вы об этом не знаете, господин первый министр, но убивать людей, – нехорошо.