низенький столик с яшмовыми вставками, а на столике – курильница и серебряный кувшин. К ширме был прикреплен шелковый веер. С циновки под веером щурился стражник.

Прошло некоторое время, и в комнату вошел высокий старик в теплом шерстяном платье без знаков различия.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он.

– Ммм, – ответил Шаваш и закрыл глаза, не соблюдая правил вежливости.

Старик покачал головой и ушел, а Шаваш опять заснул.

В следующий раз Шаваш проснулся поздно ночью. Стражник лениво встал и сказал что-то человеку за ширмой. Вскоре высокий старик появился опять.

– Как вы себя чувствуете?

– Мне снилось, – сказал Шаваш, – что я на рынке, и какой-то фокусник решил меня омолодить. Он вскипятил котел со львиным молоком, разрубил меня на части и стал варить косточки в котле. Час варил, два варил… Тут я проснулся и обнаружил, что он все еще варит, и обратно не собирает. Может быть, вы соберете, господин Арфарра?

– Ах, так вы меня узнали? – спросил старик.

– Я надеюсь, господин Арфарра, – продолжал Шаваш, с трудом щурясь, – что вы не очень поссорились из-за меня с Киссуром.

– Нисколько, – возразил Арфарра. – Я сказал ему, что вы можете оказать мне небольшую услугу, и что если вы не окажетесь в состоянии оказать мне этой услуги, я отдам вас ему, или повешу сам, как ему будет удобнее.

– Гм, – проговорил Шаваш, – я был бы счастлив, господин министр, оказать вам услугу.

Арфарра сел в кресло и, не мигая, стал смотреть на Шаваша.

– Ответьте-ка сначала на три вопроса. Первый вопрос: по чьему именно приказу вас арестовали в Харайне?

Шаваша слегка мутило, и в голове его кто-то словно водворил маслобойку, и старая лошадь ходила копытами по внутренней стороне черепа и грубо ворочала ворот. Шаваш мог бы начать врать, но, несмотря на маслобойку, понял, что проклятый старик все знает, и если Шаваш начнет врать, то ему очень быстро придется пожалеть об этом.

– У меня, – сказал Шаваш, – был договор с одним чиновником по имени Дин. Если я пришлю этому Дину условленный знак, он надевает парчовую куртку и является меня арестовывать, будто он из столицы.

Арфарра усмехнулся и сказал:

– А вы понимали, что этот ваш арест послужит основанием для мятежа Ханалая: ибо если новые временщики арестовали одного любимца Нана, то арестуют и другого любимца?

Шаваш осклабился и ответил:

– Говорило сито иголке, – у тебя на спине дырка.

Арфарра задал второй вопрос:

– Два года назад меня арестовали по вашему приказанию. За что?

– Это была ошибка, – объяснил Шаваш, – и не моя вина. С вами сводили счеты, а я пытался арестовать совсем другого человека, этого самозванца, яшмового аравана: и, как видите, был прав.

– Да, – сказал Арфарра, – арестовали-то меня по ошибке. А почему вы, узнав об этом аресте, приказали не выпустить меня, а убить?

– А что бы вы сделали на моем месте? – спросил Шаваш.

Арфарра улыбнулся и ответил:

– На вашем месте я бы сделал то же самое. Но я был на своем месте и был этим очень недоволен.

Арфарра помолчал и продолжил:

– И, наконец, третье, – зачем вы явились в столицу?

– Я был одним из тех, кто решает судьбы ойкумены, а стал хуже муравья на дороге. Я перестал ценить такую жизнь. Я пришел посмотреть на Идари.

– Вы удивительно верный возлюбленный, господин Шаваш!

– Мне двадцать шесть лет, господин Арфарра.

Арфарра помолчал.

«Вот сейчас, – подумал Шаваш, – он спросит, откуда я взял ту штуку, из которой стрелял в этого мерзавца Киссура».

– Да, – проговорил Арфарра, – а я слыхал, что у Чахарского князя целый обоз женок.

Шаваш похолодел. Арфарра встал с кресла и наклонился над Шавашем. У обоих были одинаковые золотистые глаза, и один и тот же тип лица коренного вейца, – светлая, словно выцветшая кожа и вздернутые кверху уголки бровей; разве что Арфарра был высок, и даже необыкновенно высок для старика, и бывший секретарь Нана из-за бескормицы в детстве был короче его на добрую голову.

– У вас очень хорошее имя, господин Шаваш. Трое самозванцев гуляют по ойкумене под вашим именем. Почему вы скрывали его? Что вам нужно было во дворце первого министра? Куда вы делись после своего мнимого ареста?

Арфарра глядел на него, как удав на кролика, и Шаваш под этим страшным взглядом стал дышать, как загнанная ящерка. В голове мелькнуло, что он мог бы сбить спесь со старика, – но для этого пришлось бы признаться, что Киссур не убивал отца Идари, а Шаваш был готов на все, чтобы этот человек не ложился с Идари в одну постель.

– Чем вы были заняты в Харайне? Почему не могли, в конце концов, изловить Киссура или убить меня?! Что вы, не знали, что ваш мнимый арест приведет к настоящему восстанию? Вы – чиновник и член Государственного Совета, а теперь – один из тех, кто рвет страну на части!

– Если при мне режут пирог, – возразил Шаваш, – почему я не вправе полакомиться своей долей?

У Арфарры на лбу показались капельки крови. «К черту, – подумал Шаваш, – этот человек все равно вытянет из меня всю правду, и только от меня зависит, вытянет он ее с кишками или без кишок. Казнит он меня в любом случае, а пытать не будет, так как не любит лишнего».

И Шаваш сказал:

– Тот отчет о происшедшем в Белоснежном Округе, который нашла Идари, был сплошной ложью. Настоящий отчет был написан невидимой «шакуниковой зеленью» на оборотах маленькой «Книги уважения», которую я послал самому себе. За этой-то «Книгой уважения» я и явился в столицу. Когда меня стали обыскивать, какой-то варвар с обрубленным носом швырнул книжечку в грязь, и я не знаю, что с ней стало. А пересказать этого отчета я не могу.

Арфарра удивился и спросил:

– Почему вы не можете пересказать своего отчета?

Но Шаваш как будто и не слышал вопроса. Он продолжал:

– Четверть века назад, вместе с вами, накануне мятежа Харсомы, в империю приехали… торговцы с Западной Земли. Вы их, говорят, хотели арестовать. Почему?

Арфарра побледнел.

– Кто вам это сказал?

– Ну… скажем так – соплеменник этих торговцев.

– Кто?!

– Нынешний наставник Ханалая, духовный глава мятежников, самозванец, яшмовый араван, которого так удачно освободил Киссур.

Шаваш не договорил: Арфарра вскочил с кресла и выбежал вон из комнаты.

Утром Шаваша перевязали и покормили. Ему принесли хорошую еду, но нельзя сказать, чтобы с ним обходились так хорошо, как ему бы этого хотелось. Лекарь, осмотревший его раны и ушибы, покачал головой и спросил Шаваша, не чувствует ли он жжения в правом боку.

– Какая разница, – сказал Шаваш, – мертвым или живым вы меня повесите?

Вечером вновь явился Арфарра. По его знаку за ширму принесли еща два табурета. Арфарра сел в большое кресло о шести ножках, а на табуреты сели двое довольно молодых чиновников. Чиновники сутулились и держались не по-военному. Чиновник помоложе держал в руках целый ворох чертежей, и красная сафьяновая книжечка тоже была при нем. Чиновник постарше почтительно подставил Арфарре скамеечку для ног. Арфарра закутался в шерстяную накидку с лентами и кивнул чиновнику помоложе. Тот