(Сенат США, 18 июня 1992)
Де Кончини (сенатор): Господин президент, я был поражен статьей господина Солей, появившейся во вчерашнем “Washington Times”. Речь идет о неприкрытых попытках освободить находящуюся в Белграде фармацевтическую компанию ICN-Galenika Pharmaceutical Co. от санкций
Министерства Финансов. По странному стечению обстоятельств, Galenika принадлежит Милану Паничу, американцу, выдвинутому Сербской
Социалистической Партией на пост премьер-министра того, что осталось от Югославии. Очевидно, эта компания испытывает неудобства и, возможно, даже несет убытки от установленных ООН экономических санкций против Сербии и Черногории. Напомню, что эти санкции введены в ответ на войну, развязанную против независимой Боснии-Герцеговины, войну, жертвами которой стало, в основном, мирное население.
Несколько лоббистов в Вашингтоне добиваются отмены санкций именно для Galenika, аргументируя это тем, что ее продукция, произведенная в Сербии, поступает в том числе и в соседние страны, в ту же
Боснию-Герцеговину, но эти лоббисты, как и сам господин Солей, не были раньше замечены как в гуманитарных акциях, так и в пробоснийской ориентации, и, видимо, речь идет скорее о выгоде, нежели о справедливости. Так что если господин Панич и иже с ним так заботятся о гуманитарной ситуации, вероятно, они могут использовать свое влияние на Сербию и ее противников, с тем чтобы военные действия в районе Сараево были прекращены хотя бы на то время, которое нужно, чтобы конвой с отчаянно необходимым провиантом и медикаментами смог достичь людей, проживающих в осажденной столице.
Утвержденные ООН экономические санкции должны оставаться в силе до тех пор, пока Сербия и Черногория полностью не выполнят резолюцию
Совета Безопасности.
Господин президент, я прошу, чтобы текст статьи из “Washington
Times” был включен в Запись Заседания.
Глава 3
Я вернулся летом из Белграда, всепонимающий и худой, с подлой радостью сдавший курс немолодого бойца спецназа, – и Лева встретил меня у трапа в такой же пошленькой, как на мне, цирково-спортивной военной форме, с побрякушками орденов. Плохо сшитая показуха – признак маленьких государств, а то, в которое я приехал, – меньше некуда, младше нет его до сих пор, господин полковник, на карту мира не нанесли. А поворотись-ка, сынку! Экий ты смешной какой.
И чуть было сразу же не огрёб увесистый подзатыльник, но – оп! – успел увернуться вбок, двинуть правую под колено и повалить его мордой в грунт, с трудом придерживая локтями сумку с марками на спине. В ту минуту я был пионер, готовый и смеяться, и умереть, – личка вскинула автоматы, и, секунду повременив, я решил убраться с лопаток брата и рывком помог ему встать с земли. Он посмотрел на свою охрану, прямо в харкала калашей, и сказал отчетливо: “Не стреляйте. Перепутаете, козлы”.
И мы пошли, не сбивая шага, в ногу, в четыре своих ноги, как никогда, мне казалось, равные, вровень рваные, как никто. Мы, торговцы войной на экспорт, мы, отдельным путем зерна идем в закипающей каше буден, и все, что убило меня во мне, возможно, сделало нас собою, дорогая Сербия, спи спокойно, больше не прилечу.
– Лёв, а в Тирасполе есть бордель? И еще б желательно, с чистой ванной…
– В штабе есть душевая лейка… И все руководство процессом – б…и.
Трусы и п…ры. Твой конек.
– Наша задача – контроль дорог. (Дорогой контроль, пошутил бы я, но меня не спрашивают сегодня). Для этого первые полбригады тяжелой техникой встанут тут. – Лева рисует на карте красным контур брошенного села, получается знак наподобие червы, и ударные бубны вот здесь и здесь. В бой не втягиваться, пока они не выдвинутся досюда, тогда им останется только так – он прочертил черной ручкой стрелку и дважды жирно ее обвел, я и думать бросил про схему боя, которому завтра к полудню быть, настолько странной была картинка – пика, глядевшая в черву сердца, не хватало только трефовых крестов, не спешите, милые, не спешите, скоро вырастут на гробах.
Лева кончил вещать и сел. Здание сельсовета, превращенное местной братвою в “штап” пропускало с улицы жар июня, но не выпускало обратно дым, а весь этот полувоенный сброд палил по-лагерному, в ладонь, и сплевывал, не разжимая зубы на подсолнечный жмых предыдущих встреч, так что чад стоял – дезертиров вешай, волонтеров да эмиссаров режь. Время от времени кто-нибудь заходился туберкулезным кашлем, завезенным с севера даром тюрем, добром бараков, клеймом казарм.
– Если я правильно понял, то в нашу задачу в бою назавтра входит удержание противника на этом участке драки, так долго, сколько вам будет нужно, пока генерал и его команда разберутся с транспортом и мостами и смогут двинуться вверх по карте, отрезая румын от квадрата
“два”?
Говоривший сидел у окна, спиной, загороженный справа углом комода, с чубуком, утопленным в бороде, с петухом спортивного вида шапки. С моего конца я его не видел, но по зачину уже считал, что льет кисель ветеранский китель. И вдруг, через несколько ровных фраз, он поднял голос до баритона, и тут мне стало не все равно, я быстро вернулся глазами к брату, и дело не в том, погоди, о чем…
– …тем самым единственной целью марша, на котором мы потеряем полк – это будут мертвые плюс калеки, – станет защита пустых пространств и, конечно, медного комбината?
– Понял правильно. – Лева встал и по-дедушкиному забулькал неочищенным кипятком – Если у нас через год не будет своей промышленности, руды, электричества, теплой воды и пушек, то нашей республике – хрен цена, и будут на вас молдаване ездить в солнечный
Бухарест. Это ясно? Так что кто не готов защищать завод, тот может пойти застрелиться в жопу, потому что там у него мозги, я понятно, граждане выражаюсь? И ежели кто тут хотел сказать, что я посылаю ребят подохнуть, потому что хочу торгануть цветным или даже больше – продать заводик, то это, старче, иди, садись, из уваженья к твоим сединам. Я надеюсь, больше вопросов нет?
Вот тут ненадолго замри, струна и дым, сквозь который видать дорогу, где песок абразивкой грызет резцы, – это столько пыли в дороге жрали, здравствуй, время, остановись, развернись на цыпочках наглой мордой, полинялую шапку свою сними, нету, значит, еще вопросов, кроме разве что одного:
– Чем цыганэ с евреям схожи? Не расскажете, Лова?
И такое бессмысленное по-русски снизошло на меня с высоты стропил счастье пролитого вранья, радость найденной папиросы, что я, отшвыривая столы, краем глаза успев прочитать на парте “Лена + Маша”
– в каком году? – ломанулся к старому конокраду и чуть не вытряс цыганский дух из его тщедушного, весом с кошку. Если вы, полковник, уже забыли, именно этому человеку, партизану Якову, шаг вперед, я был обязан своим побегом, Австрией, комой, Паломой, всем, что еще недавно не знал, ценить ли, и не пробовал вспоминать.
Когда-то давно, нет, давайте я здесь исправлюсь -
– когда-то давно я мечтал о больших высотах и о раскинувшихся под ними покорившихся городах.
Когда отдышкой нахлынут возраст и опыт – пота и быта сын, с тоской начинаешь мечтать о лесе, о мхе
