— Ох уж эта воля… — пробормотал верный слуга, с явной неохотой становясь на колени и укоризненно глядя на господина.
— Гринрой! — с силой опуская меч плашмя на плечо оруженосца, торжественно произнес герцог. — Во имя Отца, Сына и Святого Духа, во имя архангела Михаила и святого Георгия делаю тебя рыцарем! Стерпи безответно этот удар и никакой более. Клянись доблестно защищать матушку нашу церковь, блюсти верность своему господину, оборонять сирот и дев…
— Можно подумать, у меня есть какой-то выбор, — вздохнул новоиспеченный рыцарь. — Клянусь.
— Итак, славный рыцарь Гринрой, вы должны отыскать Матильду и вернуть императрицу в Аахен. И пока вы не сделаете этого, на вашем гербовом щите будет изображено вот это вот надкушенное яблоко. Отправляйтесь немедленно!
— Я прославлю этот герб, мой принц, — поднимаясь на ноги и отряхивая колени, со вздохом объявил храбрый защитник дев, а заодно с ними и всего остального, упомянутого сюзереном. — Вопрос в том, удастся ли мне заслужить иной.
Укромная келья была едва освещена, и даже луч луны, прочертив узкую полоску на стене, не смел развеять мрак.
— Господи, Господи! — Распластавшись ниц перед массивным распятием, хозяин убогого жилища силился выразить словами клокотавший в душе его пламень. — Неизреченна мудрость твоя! Дай сил мне постичь смысл воли твоей, явленной мне в видениях! Для чего благоволишь ты к нечестивцам, коим имя твое — лишь ключ к сундукам, полным злата, лишь ступени к трону и жезл карающий? Наставь меня на путь истинный, даруй прозрение, ибо сокрушен я! Как дал ты сыну своему во дни пребывания его в юдоли земной крестителя и учителя закона твоего, преславного Иоанна Предтечу, так и мне открой путь истинного благочестия! На тебя, Господи, уповаю, да не посрамлюсь я вовек! — Он шептал слова моления столь истово, точно горячечный бред сотрясал все его тело.
— Утешься, — раздалось вдруг у него над головой, и темная келья озарилась сиянием, точно ясный полдень вдруг наступил посреди ночи.
Молящийся то ли из страха, то ли из глубокого почтения закрыл лицо руками.
— Отними длани от очей своих, Бернар, и узри, — вновь произнес голос ласково, но властно. — Ибо тот я, кого звал ты. И пребудет с тобою отныне благодать моя.
Глава 16
Преданные люди — это люди, в предательстве которых я не уверен.
Михаил Аргир шел, то моля Господа и далее покровительствовать ему, то упрашивая лошадей двигаться столь осторожно, чтобы и камень не шелохнулся под их копытами.
Топотирит палатинов был опытным воином и немного знал здешние края. Он понимал, что среди обломков скал найти следы копыт значительно сложнее, нежели в лесу. Он также был уверен, что знают об этом и его преследователи, однако лес давал хорошую защиту, почти непроницаемое зеленое убежище. Среди камней же легко было оказаться издали заметной мишенью. «Сейчас надо переждать, — шептал он себе. — Слиться с валунами и перестать мыслить, чувствовать и реагировать на происходящее. А чуть позже они уйдут. Сначала окружат лес и будут искать там, потом, убедившись, что меня там нет, устремятся на поиски к побережью или же к Борисфену. Все равно куда, главное — подальше отсюда. Ай да монашек! Ай да благодарная душа! Ну да ничего. Быть не может, чтобы смертный, посягнувший на жизнь Божьего избранника, ушел от заслуженной кары! А если Господь будет милостив, то мне самому еще доведется встретиться с этим Иудой Искариотским!»
Он вел коней, выискивая место, где можно было бы укрыться хоть на пару часов. «Заставь врага думать, что ты в отдалении, и окажись вблизи», — всплыла у него в памяти фраза из трактата Никодима Фессалоникийца о военном искусстве. На губах Михаила Аргира появилась усмешка. С последней частью стратигмы он, кажется, вполне успешно справился. Наверняка эти выскочки-херсониты сейчас обшаривают место его ночевки, выискивая малейшие намеки на то, каким путем собрался дальше следовать он, гроза половцев, а с недавних пор и злой рок Херсонеса.
Невесть отчего в голову Михаила Аргира пришло такое определение, но оно весьма понравилось гордому ромею, и он с удовольствием повторил его про себя, вслушиваясь, как звучат слова угрозы.
Как бы то ни было, в своих предположениях опытный боец и военачальник был прав. Он не мог видеть, как примчавшиеся вслед за монахом клибанофоры выискивают среди травы отпечатки копыт, сломанные ветки, примятые былинки. Он также не мог видеть, как, проверив содержимое монашеской котомки, самого ее хозяина пинками и окриками прогнали от разрушенной молельни. Но зато вполне мог, а следовательно, догадался о том, что бесполезный в охоте на человека неразумный служитель Господа будет вскоре отправляться обратно в Херсонес, ибо не идти же ему с ищейками, горя желанием лишить жизни ближнего своего.
А это означало, что скоро черноризный Иуда отправится в обратный путь. Очень скоро!
Михаил Аргир почувствовал бурчание в животе. Ему, привыкшему к столам, ломившимся от яств, или же к простой, но обильной солдатской пище, вчерашний и сегодняшний невольный пост казался едва ли не личным оскорблением, попранием святого. «Они заставляют меня, будто зверя лесного, искать ягоды и коренья. Что ж, когда я стану правителем Херсонеса, я покажу им, что такое голод! Они будут драться между собой за ремни от сандалий, желая хоть чем-нибудь набить желудок». Он вдруг поймал себя на мысли, что очень живо представляет, как станет архонтом Херсонеса вместо наглого выскочки Гавраса. «С чего бы это вдруг? Сидел бы в своей Халдии, так нет же!» Михаил Аргир не слишком затруднял себя обдумыванием того, что архонт Херсонеса не по своей воле перебрался из Трапезунта за море. Куда больше его волновало другое. Гаврасы устроили охоту на него! На него, потомка императора, избранника Господа…
Словно бы в подтверждение мыслей знатного ромея, всего в нескольких шагах перед ним открылось место, точно созданное природой и Всевышним для того, чтобы служить укрытием беглецам. Хотя, почему беглецам? Для него, для него одного!
Весной, когда плескавший поблизости ручей превращался в бурный поток, вода, год за годом срываясь с выступа, продолбила в местном известняке довольно узкое длинное русло, пересыхающее в летнюю пору. Снаружи оно было прикрыто густой зеленью, и лишь стоя рядом, можно было увидеть укрытый в тени кустарников проем. «Здесь им меня не найти, — довольно улыбнулся Михаил Аргир. — Господь в неизреченной милости своей указал мне верный путь!» Спустя несколько мгновений он уже удобно устроился в расселине и сквозь покрытые густой пыльной зеленью ветви ольшаника начал разглядывать видневшиеся вдали предместья Херсонеса и дорогу, по которой к городу тянулись груженые возы с провиантом.
«Когда херсонитам надоест обнюхивать каждый валун и копаться в ежином дерьме, они непременно пройдут эти путем», — констатировал он. Михаилу представилось, как его преследователи роют носом землю, пытаясь угадать, куда и когда он направился. Сейчас он чувствовал, что перехитрил врага, и это ощущение доставляло ловкому воину истинное удовольствие.
Чтобы не маяться от безделья, а заодно отвлечься от негодующих завываний желудка, Михаил Аргир стал внимательно разглядывать маячившую вдалеке крепость, прикидывая, между прочим, где лучше установить баллисты, чтобы сокрушить протехизму,[41] и как лучше вести штурмовые отряды, дабы прорваться за внутренние стены.
Он уже обдумывал, как использовать возможность подойти к городу с моря, когда вдруг на тропке, идущей вниз с горы к основной дороге, появилась знакомая фигура давешнего монаха. «О! — под нос себе пробормотал Михаил Аргир. — Все даже лучше, чем я мог себе представить, ибо сказано Господом: „Мне отмщенье, и аз воздам!“»
В несколько движений примотав поводья к свисавшим над прогалиной ветвям, он быстро, но осторожно
