— Упаковку? «Китти-кет»?

— Валяй!

— Вкуснятина! — Егор Игнатов закусил. — А кошка что на банке? Кошатина, что ль?

Калачев в ответ кивнул на пса.

— Он ел вот и нахваливал… Наверное, кошатина, ты прав.

— Ну, слушай повесть… — сцепщик проводил взглядом пошедшего вокруг бака Калачева. — Ты куда?

— Я — никуда. Я слушаю. Я просто — встать с наветренной стороны… Ведь я этого достоин?

— Безусловно… Ну вот… Так слушай… Начну тебе издалека… Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой… Как Пушкин говорил: песнь первая… Работал я в Инте, давно, хрен знает когда это было… Пошли мы на рыбалку в горы…

— Ну вот: почти и долетели! — летчик повернулся к Белову.

— Здесь можно угол срезать: жми на северо-восток.

Карта стояла перед глазами Белова как живая — профессиональная память на изображение. Он боялся, что на тот путь, который он трое суток назад измерил своими ногами, у них не хватит горючки. После Ухты они заправиться не могли — на более северных базах у летунов не было блата, а садится на авось весьма и весьма рискованно — в глухомани, в глубинке бабки еще не всегда решают все.

Белов помнил — наиболее короткий путь от железки до точки идет вдоль Косью — довольно крупного притока Усы.

Беда состояла лишь в том, что Косью в своих низовьях представляет собою не столько реку, сколько болотный край: сотни тысяч проток, островов, заводей, зарослей: своеобразные мангровые джунгли из непроходимых ивовых чащоб, растущих прямо из воды.

Но есть и ориентир: железнодорожный мост. Весной — в весеннем для этих мест июне месяце — Косью разливается, превращаясь даже в низовьях в солидную полноводную реку. Поэтому — мост. Должен быть. Мост прорезался, нарисовался далеко влево внизу, на северо-западе. Есть. Да, это он и есть! Вот он.

— Давай правее. Курс двадцать пять…

Десять минут — и под брюхом уже мелькнуло зимовье Мезенцева. Теперь не прозевать бы поворота налево, повернуть на север, в распадок, принадлежащий реке, точнее бурному, десятиметровому в ширину потоку Недысей.

Чтобы не прозевать, надо смотреть на горы. Под ноги себе можно не смотреть. Вот впереди замаячила, приближаясь, огромная серая глыба Манараги — Медвежьей Лапы, если перевести с языка коми. Ее-то не спутаешь — полуторокилометровую почти — грозно поднятую, торчащую в небе каменными когтями…

— Теперь на север — прямо по распадку… И потом чуть-чуть на восток, через перевал…

— Вот этот?

— Да. Теперь мы двигаемся прямо над истоком Хамбола. Здесь тоже угол можно срезать… Повыше подняться и прямо, поперек плато Хамбол-Нырда — точно к устью Хамбола… Хамбол огибает хребет, а мы срежем.

— А что там есть-то такое, — спросил пилот. — Бриллианты? Золотишко? Или просто рыба?

— Там «или просто рыба», — уклончиво ответил летчику Белов. — Там рыба, и еще за горой свистят раки…

— После дождичка в четверг? — усмехнулся пилот.

— Теперь все кристально ясно, — кивнул Калачев сцепщику.

— А вон, кстати, и поезд твой как раз подходит, на нем — до Ярославля, а там уже на любом — в Москву.

— Ну, — будь здоров. Ты меня крепко выручил, Егор.

— Прощай, мой друг… Не поминай лихом.

Кивнув, Калачев двинулся в сторону подходящего местного поезда', в три вагона — рабочей «кукушки» на Ярославль…

Внезапно он остановился. Мысль молнией пронзила его мозг.

Он оглянулся.

Взгляд его встретился с собачьими глазами.

Он свистнул, подзывая пса.

Тот подбежал и с радостью пошел с ним рядом.

— Вместе или никому!

— О, господи! Как здесь красиво!

Они летели между горами в заснеженных ущельях — здесь уж давно все было бело — естественно — конец сентября.

— Да… Да! Природа. Ни домика, ни тропки, ни души.

— Природа — это сказка здесь! — согласился летчик.

Сцепщик вылез наконец из бака. Поплелся к дому.

Проходя мимо коммерческой палатки, он вдруг заметил: в урне, рядом — нетронутая банка пива.

Сцепщик вынул ее, осмотрел… Вскрыл. Пиво запенилось…

— Вот чудеса-то, чудеса! — сцепщик запрокинул голову, и пиво устремилось в рот. — А главное: расскажешь — никто ж не поверит!

— Здесь!

— Здесь я боюсь садиться, — заметил пилот.

— Но нам нужно именно здесь.

— Слишком уж много снега. А что под ним — никто не знает, понимаете?

— Я знаю. Под ним галечная отмель.

— Хе-е-е… — протянул пилот недоверчиво. — Это ты сейчас так уверен… А завалимся или завязнем, — что ты споешь? «Ох, извини, ошибся»?

— Да точно же!

— Да как я могу тебе доверять, ты сам посуди — ты сюда в глушь попер без всего — без вещей, без жратвы, без одежды… На гибель, на смерть… И ничего не объясняешь. «Садись!» — передразнил он Белова. — Нет уж, я еще поживу!

— Но нам-то нужно — здесь!

— Если очень нужно, то давайте-ка вы спускайтесь по лестнице, по веревочной…

Белов собрался было вылезать из вертолета, как гаишник, встрепенувшись, будто до него только что дошло, спросил с ужасом:

— И вы вот так — на самом деле туда? Без всего?

— Да это ж — смерть! Я ж говорю, — кивнул пилот. — Возьмите вы хоть палатку-то нашу!

— Да нет, спасибо, — ни к чему…Когда еще вернем ее вам? Да и вернем ли?

— Ну уж, ребята, за эти деньги-то… Она хоть и не новая, но целая, — вполне, — гаишник достал палатку, протянул ее Белову. — Мы на рыбалку с ней летаем. Считай: это вам подарок от нашей фирмы.

— Ну, хорошо, спасибо большое, давай! От ветра, может быть, укроемся.

Разматываясь, пошла вниз веревочная лестница.

Первый по ней спустился Белов, держа к тому же и палатку.

Спустился.

Но не успел поймать конец лестницы, придержать его: вертолет, постоянно барражирующий из-за