заговорщиков против принцев и королей. Впрочем, и среди нас было несколько «ветеранов». Это были опытные подпольщики, которые уже отсидели несколько лет в польских и российских тюрьмах. Они знали, как в них.

Вот они и принялись выяснять, кого посадили в одиннадцатую келью. Стены между камерами были слишком толстые, чтобы проходил звук голоса, но нормальные для передачи звука удара. С помощью азбука Морзе, Крига и Одайник, которые побывали в Берёзе Картузской ? первом польском концлагере ? начали перестукиваться с десятой кельей, а те со своей стороны ? с одиннадцатой. Это был медленный, растянутый способ общения, но в наших условиях ? единственно возможный, потому что каждую келью в туалет водили отдельно, а в коридоре нам запрещали разговаривать. Иногда нужен был целый день, чтобы передать короткое предложение.

Наконец мы получили ответ. Но не такой, который мы хотели бы получить. До сих пор мы могли надеяться, что кто-то там на свободе знает где мы, и старается что-то предпринять. А теперь всему конец.

Оказалось, что в одиннадцатой келье сидят члены нижнего эшелона Временного правительства. Их арестовали месяц назад и держали в помещении гестапо на улице Дзержинского, а теперь перевели сюда. Нашего правительства больше нет. Его членов отправили в Sachsenhausen [25] за то, что те не захотели отказаться от провозглашения украинской независимости, как этого требовали немцы. А одного, который не желал иметь ничего общего с немцами, застрелили на месте.

В Лонцьке постепенно налаживалась жизнь. Нас ещё водили в туалет нерегулярно, иногда только один раз в три дня, но каждое утро давали кружку кофе с куском чёрствого хлеба, а со второй недели нашего пребывания ? черпак водянистого супа, поздно после обеда. Кофе и суп мы пили стоя, а надзиратель нетерпеливо ожидал, чтобы забрать пустую посуду. Он постепенно привыкал к нам, а мы к нему и его причудам.

Иногда казалось, что он хотел быть тактичным. Конечно, он не мог себе такого позволить, но несмотря на нашу ежедневную близость, мы находились на разных планетах. Он имел ключи от наших келий и власть решать, когда нам ходить в туалет.

На пятое воскресенье в Лонцьке нам дали кружку супа в обед. Это был настоящий суп с лапшой, морковью и вкусом куриного бульона. Из этого кое-кто сделал вывод, что немцы изменили отношение к нам и вскоре выпустят. Другие считали этот суп результатом существенного прорыва на фронте. Может россияне уже сдались. Отрезанные от мира, мы могли разве что выстраивать теории ? времени для этого было предостаточно.

Мысленно провожая лапшу своим пищеводом, я прислушивался к удовлетворённому, котячьему урчанию своего желудка. Впрочем, его скоро заглушили звуки с улицы. Во двор въехал небольшой открытый автомобиль с водителем и двумя S.D.. Мы припали к окну.

Вскоре во двор въехала колонна из пяти грузовиков и двух открытых легковых автомобилей и остановились вдоль административного здания. Мне казалось, что из этих грузовиков выгрузят пачки лапши. Но это была только бредовая мысль ? из них выходили люди, настоящие люди, мужчины и женщины, только взрослые.

Они казались не простыми людьми, а скорее богатыми горожанами. Были хорошо одеты ? некоторые мужчины были в двубортных костюмах, галстуках и шляпах, другие ? в зимних пальто с меховыми воротниками. Только несколько было без галстуков. Один высокий, важный, в одежде от Борсалино, смотрелся как знатный джентльмен и напоминал мне пана Коваля. Большинство женщин были одеты в изысканные одежды ? дублёнки или же в пальто с лисьими хвостами. Они, если бы не чемоданы, казались свадебными гостями. Чемоданы к этому не подходили. Мы напрягли воображение, стараясь отгадать, кто они такие.

Вскоре грузовики уехали прочь. Мужчины и женщины сидели на своей поклаже, как на вокзале, словно ожидая запоздавший поезд.

Заинтересованные вновь прибывшими, мы постоянно их пересчитывали, но никак не могли прийти к общему знаменателю, но наконец сошлись на цифре 154. Удивительным было то, что они казались нисколько не озабоченными, спокойными, убаюканными. Разве они не знают, где очутились?

Если бы у блондинки и офицера, которые нас так гостеприимно приняли, не было бы сегодня выходного, рычание добермана и свист нагайки мгновенно их бы разбудили.

Наконец офицер, что их сопровождал, вышел на верхнюю площадку ступеней административного здания и попросил внимания. Он взял список и те, чьи фамилии он называл, должны были брать свою поклажу, подходить ко входу в здание и становиться в две шеренги. Его слова чётко было слышно в нашей камере. Называл фамилию за фамилией. Все они были похожи на еврейские.

Вот и вся загадка. Новоприбывшие ? евреи. Они разговаривали на польском и отличались от яворских евреев, которых до прихода россиян у нас было достаточно. Большинство из них проживали в нижнем конце села, возле мельницы и железнодорожной станции. Только семья Ройзы имела дом с небольшим магазинчиком и пекарней в верхнем конце села, недалеко от нас. Её семья разговаривала на идиш, а также смесью ломаного польского и украинского. Летом мама посылала меня к Ройзе за сахаром, солью, дрожжами, а иногда за свежим ржаным хлебом, который так любили наши гости. Случалось, я встречал на крыльце её дедушку, завёрнутого в молитвенное покрывало с чудной чёрной коробочкой на голове. Иногда он был одет в чёрный кафтан, сидел в кресле-качалке и поглаживал густую седую бороду. Его длинные, пушистые пейсы, казалось, носились в воздухе. Лицо было розовое и гладкое, как мрамор. Был похож на Бога в церковных иконах. Когда я ещё не учился во Львове, меня всё удивляло, почему наш священник не приглашает его на воскресную службу.

Сгрудившись возле окна, мы наблюдали, как обе шеренги двинулись в сторону нашего здания. Шли они медленно, торжественно, словно похоронная процессия, волоча свои пожитки. Не переговаривались. Не переглядывались.

Тяжёлая тишина была нарушена только, когда господин в «борсалино» споткнулся о чемодан соседа. Он выпустил чемодан, который нёс на плече. Тот упал и открылся ? всё высыпалось. Мы думали, что конвоир набросится на него, но произошло невероятное ? конвоир помог ему собрать вещи и закрыть чемодан.

Наконец вся процессия вошла в здание. Теперь к нам доносилось только глухое лязганье дверей на верхних этажах. Всё стихло. Слышно было только шаги часовых.

Начиная с супа с лапшой, который мы получили в день прибытия евреев, пища становилась всё сытнее и вкуснее. Больше не было кружек с мутным, еле тёплым пойлом, в котором где-ни-где попадалась крупа. Однажды овсяной суп был такой густой, что его тяжело было пить. Поскольку ложек у нас не было, я выгребал пальцем этот суп на ладонь, и уже оттуда слизывал его.

Улучшение в еде сходилось с днём прибытия евреев. Улучшили ли её только из-за них? Именно этим вопросом прониклась вся наша камера. Наконец согласились с тем, что это произошло из-за них. С самого начала с евреями обходились хорошо ? им разрешили взять с собой вещи. Они, наверно, имели подушки, одеяла, полотенца ? всё, чего не хватало нам.

Это породило зависть и возмущение.

? Чем мы хуже евреев?

? У нас немцы забрали всё, даже шнурки.

? Евреи везде могут выкрутить, даже в тюрьме.

? Они «избранный народ»?

? А мы кто?

Я тоже считал, что это нечестно. Спать на голом, холодном бетонном полу ? не очень большое удовольствие. Хотя бы я имел свитер. Рубашка и штаны на мне были грязные и пропахли запахом камеры. Родная мать бы не узнала. Я, как и все остальные, не умывался со дня прибытия в Лонцьки ? тут не было ни одного умывальника. Не удивительно, что надзиратель называл нас «die schwarze Teufel».