Губы Марины вдруг зашевелились.

— Что ты сказала? — спросил Тристан, он висел в воздухе, держась одной рукой за скобу.

Марина не ответила, она как будто не слыхала его.

— Марина, милая, — уговаривал Тристан девочку, — внизу тебе больше нечего бояться. (Как будто он что-то знал об этом!) Ты должна спуститься вместе со мной. Я помогу тебе…

Господи, как он поможет ей спуститься? Он сам еле держится, и у него было темно перед глазами.

Зачем он полез сюда? Ведь он боится высоты. А Марина сейчас в таком состоянии, что не отличает его ни от короля, ни от солдата.

Ее белые, одеревеневшие губы снова зашевелились.

Впрочем, они были даже не белые, а синие от холода и от страха. Тристан не отрывал от них глаз. Марина с трудом шевелила ими, силясь произнести какие-то слова…

Тристан не хотел верить своим ушам, но ему показалось, что Марина сказала: «Я убила».

У Тристана сжалось сердце. Эта маленькая, одинокая, испуганная девочка думает, что убила человека. Он не знал, правда, это или нет, но спокойно сказал:

— Успокойся, Марина, ты никого не убила. Во всем дворце нет ни одного убитого. Обхвати меня руками за шею, и мы с тобой спустимся вниз.

Какое безумство! Они смогут спуститься, только если она полезет сама, однако это представлялось ему совершенно немыслимым. Вдруг он вздрогнул.

— Я не хочу вниз, — отчетливо прошептала Марина. — Я хочу умереть.

— Ты хотела прыгнуть вниз? — спросил он, чтобы хоть как-то продолжить разговор.

— Да. — Ее шепот был похож на дуновение.

— Но испугалась?

Марина не ответила, и он понял, что ее парализовал страх перед открывшейся внизу бездной.

Тристан заговорил быстро и сбивчиво, стараясь не умолкать ни на минуту, и Марина отвечала ему! Отвечала, не отдавая себе отчета в том, что он находится на башне. Она продолжала, заворожено смотреть куда-то вдаль.

Тристан избегал упоминать о том, что произошло в ее комнате. Его руки лежали на ее пальцах, вцепившихся в камень, ни за что на свете он не решился бы сейчас взглянуть вниз, как бы ни был красив Копенгаген с высоты. День был почти безветренный, но здесь, наверху, даже легкое дуновение ветра казалось ледяным.

О чем говорят с человеком, который только что был на грани самоубийства? Уж никак не о грехе: человек, готовый добровольно уйти из жизни, отнесется к этому равнодушно.

— Марина, — вкрадчиво заговорил Тристан, — ты не сделала ничего плохого, ты никого не убила. Я это точно знаю. Что бы ты ни сделала — все поправимо. — Нет, это глупо. Он так и не смог внушить ей то, что считал нужным. — Можешь прыгнуть вниз, если хочешь. Но тогда ты лишишься, возможности прожить жизнь, дарованную тебе Богом, ибо она дается только один раз. Ты станешь мертвой. Десятки тысяч, а может, и миллионы лет ты будешь просто мертва. Тебе повезло — ты видела красоту земли и небес. Подумай о всех мертворожденных или не родившихся вовсе и тогда, если хочешь… — Опять глупая проповедь. Господи, как же найти верные слова! — Прошу тебя: воспользуйся возможностью начать все сначала. Нет такого преступления, совершив которое, человек не мог бы жить. Забвение — это добрая фея, которая окутывает милосердным покрывалом души людей. Время лечит. Зло исчезает…

Боже, что это он говорит? Ведь он сам в это не верит. Разве сам он забыл? Разве время смягчило ту саднящую боль, которую он испытывает при виде ребенка? Когда вспоминает, что у него самого никогда не будет детей, что всю жизнь ему придется провести в одиночестве?

У него на мгновение мелькнула безумная мысль: а не лучше ли прыгнуть вниз вместе с ней, чем отговаривать ее от самоубийства.

Пальцы Марины под его руками дрогнули.

— Мама, — прошептала она.

— Твоей маме сейчас так тяжело, Марина, — сказал он в отчаянной попытке найти слова, способные дойти до ее души, если не до разума. — Теперь у нее никого нет, кроме тебя…

Тристан перевел дух, ему пришло в голову смелое решение. Либо он достигнет желаемого результата, либо причинит Марине еще более острую боль. Но он решил рискнуть:

— Твой папа умер, Марина. Он умер вчера. Теперь у твоей мамы осталась только ты.

Взгляд Марины по-прежнему был устремлен вдаль. Однако Тристан чувствовал, что она напряженно думает. Оцепенение постепенно отпускало ее.

— Какая ей от меня польза? — жалобно сказала она.

— Она тебя очень любит и живет только ради тебя. Не огорчай ее, а то, боюсь, ее сердце не выдержит. Ведь ты знаешь, как она больна.

Марина кивнула, это было ее первое по-настоящему осознанное движение.

— Но я совершила ужасный поступок! Он все равно огорчит ее.

— Что бы ты ни сделала, мама простит тебя.

Марина помолчала. Она как будто хотела и не решалась что-то сказать.

— Говори, не бойся! — тихо подбодрил ее Тристан. Это была ошибка! Марину опять словно свело судорогой. Голова ее откинулась назад, тело натянулось как струна.

— Марина, успокойся, не надо так переживать, — быстро проговорил Тристан, досадуя на собственную торопливость.

Судорога прошла, но между Тристаном и Мариной вновь возникла отчужденность. Возобновить прежний доверительный разговор было невозможно.

Тристан горько переживал свое поражение.

— Давай спустимся вниз? — предложил он.

Он не надеялся на ее ответ, но, к его облегчению, руки Марины разжались. Он хотел бы взять ее в объятия и отнести вниз, хотя это и было невозможно, но Марина, словно не замечая его присутствия, повернулась к нему спиной и приготовилась спускаться сама. Он быстро освободил ей дорогу и начал спускаться первым, чтобы, если понадобится, загородить ее собой.

Они медленно спускались по башне, держась за редкие скобы.

«Благодарю Тебя, Господи, что нам не пришлось смотреть вниз, думал Тристан. Благодарю, что она согласилась последовать за мной! Он знал, что только мысль о матери заставила Марину внять его словам. Но с ним спускалась уже не прежняя Марина. Тристан видел по ее глазам, что от нее им не суждено ничего узнать. То, что случилось минувшей ночью, навсегда останется в одном из тайников ее души за семью печатями и немого было даже пытаться заставить ее отворить эту дверь».

Оказавшись в залах дворца в окружении людей, Тристан, к своему ужасу, понял, что его считают героем.

— Только ни о чем у нее не спрашивайте! Никаких вопросов! — поспешил он предупредить всех. — Это может стоить ей рассудка.

Его послушались, но какими же удивленными глазами смотрели все на Марину!

Вид у нее был самый жалкий. Маленькая, продрогшая, растрепанная, в мятой ночной рубашке с пятнами крови, голова втянута в печи, лицо искажено страданием. Марина двигалась, как призрак, не замечая никого вокруг.