5
— Кульмхоф! — кричал он в лицо Глобусу, когда боль становилась невыносимой. — Бельзец! Треблинка!
— Понемножку продвигаемся, — ухмылялся Глобус, глядя на помощников.
— Майданек! Собибор! Аушвиц-Биркенау!
Он как бы защищался этими названиями от ударов.
— Что прикажете делать? Зачахнуть и помереть? — Глобус, усевшись на корточки, схватил Марша за уши и повернул лицом, к себе. — Это всего лишь названия, Марш. Там ничего больше нет, ни камня. Никто никогда этому не поверит. Вот что я тебе скажу:
Он оттолкнул Марша, ударившегося головой о каменный пол.
— Еще раз. Где девка?
6
Время ползло, как пес с переломленным хребтом. Марша трясло. Зубы стучали, как заводная игрушка.
До него здесь побывало множество других узников. Вместо надгробных камней они использовали стены камеры, выскребая ногтями свои имена: «И.Ф.Г. 22.2.57». «Катя», «Х.К. Май 44». Кто-то не продвинулся дальше половины буквы «Е» — не хватило либо времени, либо сил. И все же это стремление написать…
Все надписи, заметил Марш, были не выше, чем в метре от пола.
От боли в руке его лихорадило. Он бредил. Собака грызла его пальцы. Закрыв глаза, он пытался сообразить, который час. Когда он последний раз спросил Кребса, было — сколько? — почти шесть. Потом они, пожалуй, проговорили ещё полчаса. Потом была вторая встреча с Глобусом — ей не было конца. Теперь это время, проведенное в одиночке, то на свету, то в темноте, то в забытьи, то в мучениях от грызущей боли.
Щеке было жарко от пола, казалось, гладкий камень плавился.
Ему снился отец. Это был сон его детства: напряженная фигура на фотографии оживала, махала рукой с палубы выходящего из гавани корабля, махала, превращаясь в еле заметную черточку и исчезая вдали. Ему снился бегущий на месте Йост, торжественно читающий нараспев: «Вы в человеке выкармливаете зверя, чтобы зверь этот рос…» Снилась Шарли.
По чаще всего ему снилось, что он снова в спальне Пили в тот ужасный момент, когда понял, что наделал мальчик, движимый душевной добротой — добротой! — когда руки тянулись к двери, а ноги оказались в капкане, когда с треском разлетелось окно и в плечи вцепились грубые пальцы…
Его разбудил надзиратель:
— Встать!
Он лежал, свернувшись калачиком на левом боку, как младенец во чреве матери, — на теле ни единого живого места, суставы не разогнуть. Надзиратель разбудил пса, и Марша стало тошнить. Блевать было нечем, но желудок по старой памяти выворачивало. Камера умчалась вдаль и снова стремительно вернулась. Его поставили на ноги. Тюремщик помахивал наручниками. Рядом стоял Кребс — слава Богу, не Глобус.
Кребс с отвращением поглядел на него и сказал надзирателю:
— Оставьте их лучше спереди.
Кисти рук сковали впереди, на голову нахлобучили фуражку и, толкая в спину, погнали по коридору, потом по ступеням на свежий воздух.
Ночь холодная, но ясная. На небе звезды. В лунном свете серебрились здания и машины. Кребс втолкнул его на заднее сиденье «мерседеса» и уселся рядом. Кивнул шоферу:
— «Колумбия-хаус». Заприте дверцы.
Когда рядом с ним щелкнула кнопка дверцы, Марш облегченно расслабился.
— Не тешьте себя надеждами, — бросил Кребс. — Вам ещё предстоит снова встретиться с обергруппенфюрером. В «Колумбии» поновее техника, только и всего.
Они выехали из ворот. Со стороны казалось, что в машине два офицера СС и их шофер. Часовой отдал честь.
«Колумбия-хаус» находилась в трех километрах к югу от Принц-Альбрехтштрассе. Потемневшие правительственные здания вскоре уступили место запущенным административным корпусам и заколоченным складским помещениям. В пятьдесят девятом район близ тюрьмы был выделен под реконструкцию, и местами бульдозеры Шпеера уже произвели опустошения. Но деньги кончились ещё до того, как на месте порушенного начали что-то строить. Теперь заросшие бурьяном участки бесхозной земли в голубоватом свете выглядели как уголки старых полей сражений. В темных переулках между ними обосновались многолюдные колонии восточноевропейских рабочих.
Марш сидел, вытянув ноги и откинувшись головой на кожаную спинку сиденья, когда Кребс, наклонившись к нему, вдруг заорал:
— Твою мать! — и обратился к шоферу: — Он обоссался. Останови!
Водитель, выругавшись, резко затормозил.
— Открой дверцы!
Кребс вышел, обошел кругом и рывком вытащил Марша из машины.
— Живее! Не возиться же с тобой всю ночь! — Потом в сторону водителя: — Минуту. Не глуши мотор.
И, толкая, погнал спотыкавшегося о камни Марша по тропинке, приведшей к заброшенной церкви. Войдя внутрь, разомкнул наручники.
— Везучий вы человек, Марш.
— Не понимаю…
— У вас оказался добрый дядюшка, — пояснил Кребс.
«Тук, тук, тук, — раздалось в темноте, — тук, тук, тук».
— Надо было, мой мальчик, сразу прийти ко мне, — говорил Артур Небе. — Тогда бы не пришлось переносить эти мучения. — Кончиками пальцев он коснулся его щеки. В глубокой темноте Марш не мог разглядеть лица, видел только бледные очертания.
— Берите мой пистолет, — Кребс вложил «люгер» в левую руку Марша. — Берите же! Вы меня подловили. Захватили оружие. Поняли?
Небе продолжал говорить тихо, настойчиво:
— Ах, Марш, Марш. Кребс пришел ко мне вечером — страшно потрясенный! — и рассказал мне, что с тобой случилось. Мы все, конечно, подозревали, но у нас не было доказательств. Теперь ты должен предать это огласке. Ради всех нас. Нужно остановить этих ублюдков…
— Извините меня, — вмешался Кребс, — у нас нет времени. — И указал направление: — Туда, Марш. Видите? Там машина.
В дальнем конце тропинки Марш разглядел под разбитым уличным фонарем низкий силуэт автомобиля и услышал звук работающего мотора.
— Что это значит?
Он перевел взгляд с одного на другого.
— Ступайте к машине и садитесь. Времени не осталось. Считаю до десяти, потом стану звать на
