— Готовятся к параду. Я за хозяина. Они так сказали.
— Само собой. Могу я зайти поговорить с тобой?
Он ожидал, что мальчик воспротивится. Но Пили, не говоря ни слова, уступил дорогу, и Марш впервые после развода перешагнул порог дома своей бывшей жены. Он оглядел обстановку — дешевая, но приятная на вид; на каминной доске букет свежих нарциссов; чистота, нигде ни соринки. Несмотря на скромные средства, она старалась изо всех сил. Ему ли этого не знать! Даже висевший над телефоном портрет фюрера — фотография пожилого человека с ребенком на руках — был выбран со вкусом; Клара всегда верила в милосердного Бога, скорее из Евангелия, чем из Ветхого Завета. Чувствуя себя грабителем, силой вломившимся в чужой дом, он неуверенно снял фуражку и начал свою речь:
— Я должен уехать, Пили. Может быть, надолго. Возможно, обо мне станут говорить всякое. Ужасные вещи, всякую ложь. И мне нужно сказать тебе… — Он замолчал.
— …Но это прошло, а потом… мне его не хватало. Если бы только я мог поговорить с ним… спросить его… Все бы отдал…
Он не знал, сколько времени простоял молча, понурив голову. Потом произнес:
— Надо идти.
Но тут подошел Пили и потянул его за руку.
— Ладно, папа. Но, пожалуйста, не уходи. Пожалуйста. Посмотри, что я нарисовал.
Комната Пили была похожа на командный пункт. Собранные из пластмассовых комплектов и подвешенные к потолку на невидимой глазу рыболовной леске модели реактивных самолетов люфтваффе вели воздушный бой. На одной из стен — карта Восточного фронта с цветными булавками, обозначавшими расположение армий. На другой — групповая фотография Пилиного звена пимпфов — голые коленки и торжественные лица на фоне бетонной стены.
Рисуя, Пили сопровождал свое занятие звуковыми эффектами.
— Это наши истребители — ж-ж-ж-ж! А это зенитки красных. Бах! Бах! — Желтый карандаш несколько раз взметнулся к верху листа. — А теперь мы дадим им жару. Огонь! — Вниз дождем посыпались черные муравьиные яйца, превращаясь в неровные красные языки огня. — Комми вызывают свои истребители, но с нашими им не сравняться… — Так продолжалось минут пять, одно событие набегало на другое.
Потом Пили, которому надоело его творение, вдруг бросил карандаши и нырнул под кровать. Вытащил оттуда груду иллюстрированных журналов военного времени.
— Откуда они у тебя?
— Дядя Эрих дал. Он их собирал. — Пили вспрыгнул на кровать и стал листать страницы. — Прочитай подписи, папа.
Он дал Маршу журнал и прижался к нему, взяв за руку.
— «Сапер подобрался вплотную к проволочным заграждениям, прикрывающим пулеметные гнезда, — читал Марш. — Несколько вспышек огня — и смертоносная струя горючей смеси вывела противника из строя. Огнеметчики должны быть бесстрашными бойцами со стальными нервами».
— А здесь?
Не о таком прощании думал Марш, но раз мальчику хочется…
— «Я хочу драться за новую Европу, — продолжал он, — так говорят трое братьев из Копенгагена вместе со своим руководителем отряда в учебном лагере СС в Верхнем Эльзасе. Они соответствуют всем условиям относительно расы и здоровья и теперь наслаждаются жизнью на природе, в лесном лагере».
— А о чем здесь?
Марш улыбнулся.
— Давай-ка сам, Пили. Тебе десять лет, и нетрудно прочесть самому.
— А я хочу, чтобы прочитал ты. Вот фотография подводной лодки, такой, как твоя. О чем тут пишут?
Улыбка исчезла с лица Марша. Он отложил в сторону журнал. Что-то было не так. Что же? Он вдруг понял: тишина. Уже несколько минут на улице ничего не было слышно — ни звуков проезжающих машин, ни шагов прохожих, ни голосов людей. Замолкла даже газонокосилка. Увидев, как взгляд Пили метнулся в сторону окна, он все понял.
Где-то в доме звякнуло стекло. Марш рванулся к двери, но мальчик его опередил — скатившись с кровати, схватил его за ноги, обвившись вокруг них.
—
Марш ухватился за ручку двери, не в состоянии сдвинуться с места. Словно завяз в трясине. «Я уже видел это во сне», — мелькнула мысль. Позади лопнуло стекло, осыпав их дождем осколков, — теперь комната наполнялась реальными людьми в военной форме с настоящим оружием. Марш внезапно оказался лежащим на спине, глядя вверх на пластмассовые самолетики, бешено раскачивающиеся и вертящиеся на концах невидимых нитей.
Он расслышал голос Пили:
— Все будет хорошо, папа. Они тебе помогут. Сделают тебя хорошим. Тогда тебе можно будет приехать и жить с нами. Они обещали…
3
Руки ладонями наружу плотно скованы за спиной наручниками. Двое эсэсовцев прижали Марша к стене с картой Восточного фронта. Прямо перед ним стоял Глобус. Слава Богу, Пили вытолкали из комнаты.
— Я ждал этого момента, как жених невесту, — сказал Глобус и изо всей силы двинул ему кулаком в живот. Марш согнулся и упал на колени, увлекая за собой карту с крошечными булавками. Казалось, он больше не сможет дышать. Глобус, схватил его за волосы и снова поднял на ноги. Тело сотрясалось позывами к рвоте и одновременно жаждало вдохнуть глоток кислорода. Гестаповец ударил ещё раз и он снова упал. Под конец, когда Марш, поджав колени, лежал на ковре, Глобус поставил сапог ему на голову, растирая подошвой ухо.
— Глядите, — сострил он, — стою ногой на дерьме.
И до Марша откуда-то издалека донеслось людское ржание.
— Где девка?
— Какая девка?
Глобус, не торопясь, растопырил перед лицом Марша похожие на обрубки пальцы, затем рука, описав дугу, приемом карате с силой ткнулась в почку.
Это было хуже всего того, что было до сих пор, — ослепительно белая вспышка боли, пронзившая его насквозь и снова бросившая на пол. Его рвало желчью. А ещё хуже было знать, что это всего лишь подножие долгого восхождения. Перед ним представали восходящие ступени пыток, словно ноты в музыкальной гамме — от глухих басовых ударов в живот, через средний регистр ударов по почкам, все дальше и дальше — до высоты, не улавливаемой человеческим ухом.
— Где девка?
