его покойного брата более докучать ему не будут. Но обида делает меня несправедливой. Мне сказали, что он болен, и, возможно, будь это в его власти, он пожелал бы признать меня. Поэтому, отче, просто известите его, что я умерла и что, если он в чем-то виноват передо мной, я прощаю его от всего сердца. Кроме этих, у меня остается лишь одна просьба: поминайте меня в своих молитвах. Обещайте не забыть моей последней воли, и я расстанусь с жизнью без сожалений.

Амбросио обещал исполнить все ее желания и приступил к обряду отпущения грехов. Каждая минута указывала на приближение конца. Глаза Антонии померкли, сердце билось все слабее и реже, пальцы ее окостенели, охладели, и в два часа ночи она скончалась без единого стона. Едва ее дыхание остановилось, как отец Паблос удалился, искренне повергнутый в печаль тем, свидетелем чего был. Флора же дала волю самому необузданному горю. Но мысли Амбросио были заняты совсем другим. Он поискал жилку, биение которой, как заверила его Матильда, покажет, что смерть Антонии лишь глубочайшее забытье. Он нашел ее, он нажал ее, она забилась под его пальцами, и сердце его исполнилось экстаза. Однако он позаботился тщательно скрыть радость, что план его удался, и, приняв скорбный вид, обратился к Флоре с увещеванием не предаваться бесплодной печали. Но слезы ее были слишком искренними, и она продолжала безутешно рыдать, вопреки его советам. Монах удалился, обещав, что сам распорядится похоронами, которые, добавил он, не следует откладывать ради спокойствия Хасинты. Вне себя от горя, Флора почти его не слушала, и Амбросио всемерно поторопил погребение. Он получил разрешение настоятельницы монастыря святой Клары похоронить скончавшуюся девушку в их склепе, и в пятницу утром после всех надлежащих обрядов тело Антонии было положено в гробницу.

В тот же день в Мадрид приехала Леонелла, предвкушая, как она познакомит Эльвиру со своим молодым супругом. Различные непредвиденные обстоятельства заставили ее перенести отъезд со вторника на пятницу, о чем она не смогла известить сестру. Сердце у нее было действительно привязчивым, а Эльвиру и ее дочь она искренне любила, и потому удивление, с каким она услышала об их внезапном безвременном конце, заметно уступало ее горю и скорби. Амбросио известил ее о последней воле Антонии, а она попросила его после уплаты мелких долгов Эльвиры оставшуюся сумму переслать ей в Кордову, куда не замедлила вернуться, потому что в Мадриде ей больше нечего было делать.

Лоренцо, занятый только тем, чтобы предать в руки правосудия убийц своей сестры, даже вообразить не мог бы, какой новый удар готовится ему с совсем другой стороны. В Мадрид, как уже упоминалось, он вернулся лишь к вечеру того дня, когда погребли Антонию. Оставшихся до полуночи нескольких часов ему еле достало на то, чтобы ознакомить великого инквизитора с распоряжением кардинала-герцога (формальность совершенно необходимая, раз речь шла об аресте члена церковной иерархии), сообщить о своем намерении дяде и дону Рамиресу и собрать достаточный отряд стражников на случай сопротивления. Поэтому он не успел справиться о своей возлюбленной и ничего не знал ни о ее смерти, ни о смерти ее матери.

Маркиз далеко еще не был вне опасности. Приступ мозговой горячки прошел, но так его изнурил, что врачи отказывались ручаться за благополучный исход. Сам же Раймонд желал лишь как можно скорее воссоединиться с Агнесой за могилой. Жизнь стала ему ненавистна, ничто в мире его не манило, и он надеялся лишь услышать, что Агнеса отомщена, и тогда же испустить дух.

Сопровождаемый пылкими молитвами Раймонда за успех его предприятия, Лоренцо явился к воротам обители на час ранее времени, назначенного матерью Святой Урсулой. Его сопровождали дядя, дон Рамирес и надежные стражники. Их многочисленность ни у кого удивления не вызвала, так как перед воротами поглазеть на процессию уже собралось множество зевак. И было естественно предположить, что Лоренцо и остальных привело сюда то же желание. Герцога Медину тотчас узнали, и люди расступились, давая дорогу ему и, как они думали, его свите. Лоренцо встал прямо напротив больших ворот, через которые должна была выйти процессия. Успокоенный уверенностью, что настоятельница не сможет от него ускользнуть, он терпеливо ждал полуночи, когда удар колокола должен был возвестить скорое ее появление.

Монахини занимались совершением религиозных обрядов в честь святой Клары, на которые миряне не допускались никогда. Окна часовни ярко светились. До стоящих снаружи доносились мощные звуки органа, сплетавшиеся в ночной тиши с хором женских голосов. Затем раздался только один мелодичный голос, принадлежавший той, кому предстояло изображать в процессии святую Клару. Роль покровительницы обители всегда отдавалась самой красивой из мадридских девственниц, и избранница почитала это высочайшей честью. Внимая музыке, которую отдаленность делала только чудесней, слушатели испытывали тихое благоговение. В толпе царило полное молчание, и сердца всех были исполнены религиозного жара. Всех, кроме Лоренцо. Он знал, что среди тех, кто так гармонично возносит хвалу своему Богу, некоторые прячут под покровом благочестия самые гнусные грехи, и песнопения пробуждали в нем ненависть к их лицемерию. Он давно уже осуждал и презирал суеверия, которым покорствовали мадридцы Здравый смысл помогал ему разгадывать ухищрения монахов, грубую нелепость их чудес, видений и так называемых святых реликвий. Он краснел, что его соотечественники так смехотворно позволяют одурачивать себя, и только ждал случая, чтобы освободить их от монашеских цепей. Теперь этот случай, столь давно и тщетно желаемый, наконец-то представился. И он решил не упустить его, но в самом беспощадном свете показать народу, какие чудовищные вещи слишком часто творились в монастырях и как мало заслуженным может быть то почтительное уважение, которое принято воздавать без разбора всем, кто носит духовные одеяния. Он жаждал наступления минуты, когда сорвет личину с лицемеров и убедит своих соотечественников, что внешняя святость не всегда сочетается с добродетельным сердцем.

Служба длилась до полуночи, наступление которой возвестил удар монастырского колокола. Едва раздался его гулкий звук, как орган смолк, голоса мелодично замерли, и вскоре огни за окнами часовни угасли. Сердце Лоренцо забилось сильнее при мысли, что наступает миг, когда он приведет свой план в исполнение. Суеверность простонародья предполагала возможность отпора. Но он надеялся, что мать Святая Урсула предложит достаточно оправданий для его действий. Стражники сумеют отразить первый натиск черни и дадут ему возможность изложить свои обвинения. Опасался он лишь одного: вдруг настоятельница, проведав о его намерениях, спрячет монахиню, от чьих показаний зависело все. Без матери Святой Урсулы его обвинения окажутся бездоказательными, всего лишь подозрениями, и в этом случае план его может потерпеть неудачу. Безмятежное спокойствие, которое словно бы царило в обители, несколько рассеяло его опасения. Тем не менее он нетерпеливо ждал минуты, когда его союзница объявит о себе и положит им полный конец.

Капуцинский монастырь отделяли от обители святой Клары только сад и кладбище. Монахи были приглашены принять участие в церемонии. И теперь они появились, шагая попарно с факелами в руках, вознося молитву святой Кларе. Возглавлял шествие отец Паблос, так как аббат, сославшись на нездоровье, остался у себя в келье. Люди расступились перед святыми отцами, и монахи расположились в порядке старшинства по обе стороны ворот. Заняло это лишь минуту-другую, и тотчас ворота распахнулись, и вновь запели женские голоса. Хор первым вышел из ворот, и монахи, вновь попарно, последовали за поющими монахинями медленным размеренным шагом. Затем вышли послушницы. В отличие от принявших обет монахинь они не несли свечей, но шли, потупив глаза и перебирая четки. За ними появилась юная прелестная девушка, изображавшая святую Люсию. Она несла золотой сосуд, внутри которого покоились два глаза, ее же собственные закрывала черная повязка, и монахиня, одетая ангелом, служила ей