жаль разговором, таким обыденным при любом новом знакомстве, нарушить очарование. Будь Скрибония нарисована на тонкой глине или стекле Мурены, он полюбил бы ее.
Молодая женщина неожиданно подняла голову. В ее глазах мелькнуло чуть насмешливое удивление.
— Мой охотник за орлами! — Она протянула гостю обе руки. — Как же ты вырос, настоящий аркадский пастушок!
Октавиан хотел обидеться, но ее быстрая живая речь, смешливые искорки в золотисто-карих глазах обескуражили его.
— Я не надеялся, что ты меня помнишь!
Скрибония шутливо обняла его:
— Гляди, мы оба одного роста. Мне теперь не подбросить тебя. Ты не будешь строгим супругом и господином? — Она поворачивала остолбеневшего Октавиана, тормошила его, как некогда в Нарбоне.
Они бегали по лугу, догоняли друг друга, играли в 'выкуп' Октавиан, поймав пленницу, просил каждый раз цветов.
— Хватит! Целый сад набрал! — Скрибония шутя ударила его по рукам. — Теперь я буду разбойником! Беги!
Она быстро догнала юношу и, поймав за плечи, поцеловала прямо в губы. Октавиан испуганно взглянул на нее и притих.
Солнце садилось, от озера тянуло вечерней сыростью. В его зеркально-тихой глади отражались огоньки в домах на другой стороне, большие светло-серые стволы и черные кроны старых деревьев, росших где-то на самом берегу.
Сумерки сгущались, и воздух казался темней воды. Откуда-то сверху упал мертвый листок. Пробегали струйки верхового ветерка и слегка шевелили челку Октавиана.
Он сидел на мостках, свесив ноги над водой, и по оставшейся с детства привычке болтал ими. Скрибония стояла рядом. Вечерняя тишина и таинственный сумрак захватили и ее. Она молчала. Юноша осторожно коснулся одежды своей нареченной.
— Прости меня...
— За что, Бамбино?
— Я не должен был бы делать тебя такой несчастной, — серьезно проговорил Октавиан. — Со мной очень тяжело... Клодия не смогла, и я благодарен ей, что она поняла...
— А я ничего не пойму, мой Дафнис. — Скрибония опустилась рядом и обняла его. — Я тебе не по вкусу? Нам не обязательно разыгрывать влюбленную пару. Не знаю, нравлюсь ли я тебе, но мне с тобой так легко!
Она прижалась щекой, пушистой и нежной, к его лицу Октавиан вздрогнул. Неведомое проснулось где-то в самой глубине его крови. Он закусил губы и закрыл лицо руками.
— Ты будешь со мной несчастна... я... я не знаю...
Скрибония с мягкой настойчивостью отвела ладони от лица и, держа его слабые, хрупкие пальцы в своих маленьких сильных руках, стала целовать побледневшего мальчика... Октавиан потянулся к ней.
— Но ты простишь меня... мою робость... мои бесконечные болезни...
Скрибония засмеялась, тихонечко, ласково и торжествующе.
Либон не зажигал огня. На столе стыл нетронутый ужин. Сестра опаздывала. Очень, очень важно для тестя Помпея, чтобы его легкомысленная сестрица пленила молодого императора. О юноше одни рассказывали, что он не по годам распущен и сластолюбив. Другие, наоборот, посмеивались, что император Рима в полном повиновении у своего друга и даже боится глядеть на девушек. Но, как бы то ни было, если Скрибония приберет мальчика к рукам, Антония и Лепида можно будет отстранить, с Агриппой рассорить, и тогда Секст Помпей и Скрибоний Либон станут негласными опекунами властителя мира. Меценат в своих письмах намекал...
— Почему темно? — Скрибония остановилась в дверях. — Ужин готов? Умираю, хочу есть!
Либон засветил резную лампаду. На прозрачном светильнике кружился хоровод нимф и фавнов. Их темные тела трепетали от вспышек пламени и казались охваченными томлением. Скрибоний любил эту безделушку. Она напоминала ему веселые деньки на одном из островов лазурной Эгеи.
Флотоводец Владыки Морей покосился на сестру. Скрибония ела быстро и молча. Потом, отодвинув тарелку, задумчиво поглядела на огонь.
— История Тарквиния и Лукреции повторилась, — она глубоко перевела дыхание, — но Тарквинием была я...
Либон недоумевающе пожал плечами. Манера говорить загадками раздражала. Он смутно помнил древнюю легенду о злом и гордом тиране-насильнике и прекрасной невинной деве. Наконец, уразумев циничный смысл намека, расхохотался. Его толстые упругие щеки запрыгали от смеха.
— Ой, нет! Неужели? Да расскажи!
— А что? Тебе это так интересно? — Матрона закинула ножку на ножку. — Разве ты сам никогда не развязывал пояса несчастным дурочкам?
Скрибония красочно описала свою победу. Ее брат в восторге взмахивал руками, задыхался от неудержимого хохота.
VIII
Пираты, налетая на мирные селения, сжигали рыбачьи лодки и сети, пугали рыбьи косяки, угоняли в рабство женщин и детей. И когда Марк Агриппа бросил по побережью клич, на борьбу с морскими разбойниками отозвалось немало охотников. Но брали не всех. Агриппа отбирал наиболее выносливых и отважных. Их семьям император жаловал богатые дары, а самих добровольцев увозили неведомо куда.
Горы Эпира, изогнутые, как спина рассвирепевшего дракона, вставали над морем. На них первобытной щетиной поднимались не тронутые топором леса. В них росли сосны, высокие, прямые, без малейшего изъяна. Дорог не было. Деревушки варваров-эпириотов, отрезанные друг от друга, ютились в защищенных от ветра бухточках. Туземцы питались сушеной рыбой, не зная ни хлеба, ни молока.
Зима там страшна. Холодный бора срывается ураганом с гор, ломает вековые деревья, взбаламучивает острой мелкой волной синь Адриатики, сдувает в море всадника с конем, покрывает ледяной корой лодку.
Но перед началом зимы, уже глубокой осенью, наступает несколько дней затишья и море сияет, небо становится густо-синим, а у подножия гор ореховые и буковые леса расцвечиваются многоцветным золотом осени. В один из таких дней караван галионов, широкодонных, низкосидящих, вошел в устье безымянной реки. Безлюдье, отмели, камыши...
Босоногие, загорелые и бородатые люди вкатывали галионы на сушу. Разгрузив их, подожгли.
В холодных синих сумерках запылали гигантские костры. Никто не должен знать, где рождаются лигуры императора. Когда-то Лигурия, область на западном берегу Италии, славились корабельным лесом. Ее жители, первые из латинян, овладели искусством кораблестроения. Их именем до сих пор зовут узкие, быстроходные боевые суда. За зиму воины моря построят шестьдесят лигур, вдвое больше, чем у Помпея.
Агриппа обходил свой стан. Среди отобранных воинов моря, молодых и крепких, виднелся прямой высокий старик, седой, с темно-коричневым, морщинистым, как кора старого дуба, лицом.
Наутро, опираясь на посох, старый рыбарь пошел впереди отряда, легко взбирался на кручи. Агриппа почтительно следовал за рыбачьим старшиной, за ними, вооруженные топорами и кресалами, с огнивом за поясом, тянулись рыбаки. Седовласый вождь часто останавливался, стучал посохом по стволу. Его темное лицо выражало то неудовольствие, то брезгливость, но иногда старик удовлетворенно улыбался:
— Рубите.
Умело выбранные сосны шли на мачты и обшивку. Из бука, легкого и крепкого, рождались весла. Гибкий орешник, превращаясь в искусных руках в покорные дуги, скреплял каркас.
