— Как это можно — продать кусок моря? — нерешительно начал толстый и добродушный Мальвий, председатель городской муниции. — Море ничье. Это владение Посейдона!

— Море ничем не хуже и не лучше земли, — твердо возразил сенатор. — Конечно, море принадлежит Нептуну, или, как вы его зовете, Посейдону, а земля Юпитеру, но кусок земли можно и купить, и продать. — Сенатор Сильвий Сильван обвел тяжелым взглядом своих собеседников. — Чем же море лучше земли, что нельзя купить и его кусочек? — Он достал небольшой, но туго набитый мешочек и высыпал на стол кучу золотых денариев. — Вам нужны деньги, мне — залив!

Скрепя сердца и успокоив совесть вескими доводами сенатора, отцы города продали свой залив.

После легкой трапезы, разделенной с местными нобилями, сенатор пожелал осмотреть вновь приобретенные владения. Смуглый раб вырос как из-под земли. Он уже велел от имени своего господина приготовить гребную лодочку и приказал гребцам захватить линь в двадцать локтей, грузила и острый черпачок, чтобы брать грунт со дна.

— Надеюсь, — насмешливо бросил юноша, — местные жители нырять умеют!

Пологие ступени мраморного причала, следы былого великолепия Кум, вели к самой воде. Зеленовато-синее беспокойное море, все в белых барашках, морщилось от мелких и острых волн. Ветер дул с севера, и над Апеннинами уже начинали собираться дождевые тучи.

Сенатор с опаской сошел в утлую лодочку. Он не был моряком, хотя и провел свыше двадцати лет в непрестанных походах. Молодой раб лихо спрыгнул вслед за своим господином и уселся на корме, отстранив крепким плечом кормчего: 'Сам поведу!'

Сопровождавший сенатора магистрат[45] недовольно кашлянул. Его злила бесцеремонность этого невольника. Видно, даже раб римского сенатора важней местных отцов отечества!

Отъехав шагов десять от берега, молодой раб скомандовал одному из гребцов:

— Прыгай и достань грунт со дна!

Гребец возмущенно пожал плечами. Он был свободнорожденным рыбаком и вовсе не желал повиноваться варвару.

— Кому сказал? — повысил голос сенаторский раб и, подняв строптивого, швырнул за борт.

Затем принялся замерять глубину.

Куминец, видя, что шутки плохи, покорно нырнул и, вынырнув, показал сенатору на острие черпачка ил и глинистую массу.

— Делать промеры и брать грунт через каждые десять шагов, — распорядился раб сенатора. —  Сперва прочешем залив вдоль, а потом и поперек.

Сенатор удовлетворенно кивнул, но местный магистрат нахмурился и гневно сжал свой посох.

А когда они закончили объезд залива, молодой наглец как бы мимоходом заметил своему господину, что уж слишком дорого запросили отцы города за эту грязную лужу.

— Не твое дело. — Рассерженный магистрат ткнул юношу посохом. — Может, у вас в Риме другие порядки, а у нас дерзких рабов бьют палками!

Молодой раб в ответ лишь весело блеснул зубами.

Отцы города Кумы решили вечером дать пир в честь знатного гостя. Сопровождавший сенатора в прогулке по заливу. Куриаций Руф отправился просить благородного Сильвия Сильвана почтить своим присутствием их празднество.

Сенатор отдыхал в отведенных ему покоях. Подкравшись на цыпочках, чтобы не обеспокоить столь высокопоставленное лицо, Руф, заглянув в дверную щелку, в изумлении опустился на пол.

Молодой раб лежал, развалясь, на златотканом ложе, а пожилой сенатор, с висками, уже покрытыми первым инеем седины, стоя навытяжку перед этим наглецом, почтительно докладывал что-то. Руф напряг слух.

— Придется тебе, Сильвий, самому наблюдать за работами. Выпишешь из Рима лучших строителей. Залив очистите от ила и углубите. А чтобы не заносило песком — вымостить широкие аллеи вокруг и обсадить деревьями.

— Пиниями?

— Нет, лучше высоким кустарником. — Юноша задумался. — Начнете с дамбы. Стройте разом с двух берегов навстречу, а проход оставите такой, чтобы мой 'ворон' под всеми парусами легко прошел, но не шире. Это значит, в полторы обычных лигуры, нет, лучше в ширину двух лигур. На берегу вокруг гавани построите мастерские, а вот тут сделаете как бы искусственные водоемчики, но соединенные с морем. К весне должно быть все готово!

— Много народу понадобится, Непобедимый!

Руф от ужаса упал на четвереньки. О великие боги! Вот в кого он ткнул палкой! О, если б в тот миг его святотатственная рука отсохла!

Уже ничего не соображая, перепуганный насмерть магистрат ворвался в комнату и рухнул на колени перед Марком Агриппой.

—  Прости, Непобедимый! Смилуйся над безумным слепцом, Любимец Марса и Нике!

— Встань! — Агриппа жестом велел Сильвию поднять обезумевшего от страха отца города. — Ты не знал, кто перед тобой, и я охотно прощаю, но болтливость не прощу!

Непобедимый сдвинул брови, и Сильвий поспешил выпроводить подобострастного магистрата.

Но волнение вредно пожилым людям. Ночью, едва успев добраться с пира домой, благородный Куриаций Руф покинул бренный мир.

— Читаешь? — Скрибоний Либон неодобрительно посмотрел на свою хорошенькую сестру. — Я никогда не вижу, чтобы ты была занята делом. Возьми прялку...

— Я не умею прясть. — Скрибония оторвалась от чтения. — Как прекрасно описана любовь Хлои и Дафниса...

— Ты бросила двух мужей! — Либон возвысил голос. — О чем ты думаешь?

— Захочу — найду третьего. — Скрибония снова взяла книгу. — А сейчас не мешай...

— Вот благодарность за мои заботы. — Либон сел возле сестры. — А я отыскал тебе Дафниса...

— Мне надоели легкие победы. —  Скрибония закинула полные руки за голову. — Дафнис живет лишь в песне...

Либон встал и приосанился.

— Сестра моя, благородная Скрибония, твоей руки просит император Рима!

— Октавиан? — Скрибония расхохоталась. — Я его хорошо помню, препротивный был малыш...

— Сын Цезаря посетит нас, — строго перебил Либон. — Приоденься и постарайся понравиться. Этот брак — счастье всей семьи! Для всего Рима!

Октавиан с тяжелым сердцем собирался на виллу Либона.

Все формальности были закончены. О приданом и желательности поддержки Либона в переговорах с Секстом Помпеем Меценат уже условился. Оставалось разыгрывать влюбленного. Октавиан достал из-за пояса письмо друга. Агриппа дал свое согласие, но несколько раз в коротком письме напомнил, что он вполне полагается на благоразумие своего карино.

Скрибония ела черешни. Ее розовые губы, маленькие и полные, лениво приоткрывались. Она сидела среди густой зелени, легкая и светлая, как рисунок на эгейской вазе. Октавиан залюбовался. Особенно ему понравился грациозный наклон головки. Солнце играло в темно-каштановых волосах матроны и бросало сквозь листву на ее белый пеплум золотые кружева. Октавиан, затаив дыхание, следил за ней. Ему было