собой высшее унижение, наносившее ущерб самому «духу воина» (
Бессильные остановить ход времени, бывшие самураи стремились найти какую-нибудь мощную фигуру, кто мог бы стать выразителем их многочисленных обид и неудовольствий, и во многом Сайго Такамори отвечал их нуждам. Хотя он и согласился войти в новое правительство, из его трудов и заявлений было ясно, что, по его мнению, идеалы гражданской войны были преданы. Он был против слишком скорых перемен в японском обществе, и особенно его волновало небрежное отношение к воинскому сословию. Относясь с подозрением к новой бюрократическо-капиталистической структуре и ценностям, ею представляемым, он желал, чтобы власть оставалась в руках у ответственных, патриотически настроенных, добродетельных воинов-администраторов, которые правили бы страной под руководством императора. Именно ради этого, а не для того, чтобы главенствовать при официальном роспуске самурайства,[664] он вошел в центральное правительство. Такие эдикты, как запрещение носить мечи или традиционные прически пучком на макушке, представлялись серией ничем не спрово-ированных провокаций, и, хотя Сайго понимал, что для сопротивления Западу Японии необходима эффективная армия, он не мог смириться с социальными последствиями военной реформы.[665] По этой причине Сайго, хоть он и участвовал в работе правительства Окубо, продолжал распространять свои весьма действенные призывы среди раздраженных экс-самураев в Сацума и других регионах.[666]
Помимо возражений против низложения самурайского сословия, Сайго выражал серьезные сомнения в тех способах, какими правительство проводило свою радикальную политику централизации и вестернизации. Относительно решения уничтожить наделы и заменить их префектурами под административным правлением губернаторов и прочих чиновников, прямо назначаемых центральным правительством (политика, начавшая действовать всего через месяц после того, как он стал государственным канцлером), чувства Сайго не могли не быть двусмысленными. По темпераменту он всегда оставался самым провинциальным из японских государственных лидеров. В молодые годы он, подобно большинству молодых самураем, был эмоционально привязан скорее к своему клану и даймё, чем к абстрактному понятию, называемому Японией, или к отдаленной и туманной фигуре императора, теоретически являвшегося ее правителем.[667] На протяжении тех насыщенных лет, что привели к Реставрации, многие элементы, настроенные против Бакуфу, надеялись заменить правление Токугава новой формой феодализма, сохранившей бы местную автономию под управлением федерального самурайского совета, который был бы прямо подотчетен императору, и где были бы представлены все кланы; сам Сайго, вероятно, предвидел возникновение правительства в качестве совета верховных повелителей кланов (где Сацума, разумеется, играла бы доминирующую роль), чем централизированную бюрократию в Токио, которая полностью упразднила кланы.[668]
Однако, в ходе событий Окубо и другие члены новой олигархии пришли к выводу, что антидоминирующая политика централизации должна быть полностью воплощена в жизнь. Понимая, что Сайго является главным фокусом ширящейся самурайской оппози-ии и естественным катализатором возможного восстания, Окубо изо всех сил пытался убедить его в том, что в интересах нации необходимо отменить уделы; с характерной политической тонкостью он использовал самого Сайго для проведения непопулярных мер. Поскольку удел Сацума являлся центром сопротивления политике централизации правительства Мэйдзи, было логичным, что Сайго, сохранявший с провинцией столь тесные связи, должен быть принужден возглавить попытки убедить своих товарищей по клану прекратить борьбу и смириться с неизбежным. Во время своей триумфальной поездки в Сацума в 1872 году в качестве представителя центрального правительства он пытался примирить лидеров клана с потерей их и так ограниченной автономии — той самой автономии, которую он сам всего за несколько несколько лет до этого восхвалял. Роль эта была незавидной, но миссия — успешной, и, когда он вернулся в Токио, основной территориальный центр оппозиции был нейтрализован.[669]
Взгляды Сайго на вестернизацию были столь же туманны, однако они вполне дополняли его неудовольствие новым режимом. Во времена его молодости, самым насущным вопросом для страны было — открывать ли Японию Западу, и если да, то на каких условиях. Неудача в разрешении этой проблемы до какой бы то ни было степени удовлетворительности была одной из непосредственных причин падения режима Токугава. В качестве одного из лидеров движения противников Бакуфу, Сайго начал свою карьеру в роли убежденного ксенофоба, редко упускавшего возможность уколоть правительство за его низкопоклонническое отношение к «иностранным варварам». Наблюдая грабеж, которым занимались западные империалистические страны, он оспаривал их заявку на роль провозвестников цивилизации:
Цивилизация есть приверженность справедливости; она не имеет ничего общего с внешней грандиозностью, дворховым великолепием, величественными одеждами или общим тщеславием неестественных проявлений… Раз я имел спор с одним человеком. Он отвергал мои аргументы, что западные люди — нецивилизованны [и]… попросил меня сказать о причинах моих убеждений. Я объяснил ему, что истинно цивилизованные страны вели бы нецивилизованные к просвещению, проводя политику добродетельного, направленного на добро обучения, однако, даже не помышляя об этом, они являются варварами в достаточной степени, чтобы процветать, побеждая более слабые страны силой оружия и обращаясь с ними с безжалостностью, тем более усиливающейся, чем более невежествены побежденные.[670]
Как ни иронично это звучит, но именно карательная бомбардировка родного города Сайго английским флотом в 1863 году[671] заставила его изменить свои взгляды.[672] При всем своем идеализме и приверженности традиционным путям, он был в достаточной мере прагматиком, чтобы понимать, что бывают времена, когда Японии необходимо использовать западные методы для адекватной борьбы с тем же Западом. Таким образом, он нехотя принял идею, что, если его страна хочет устоять при иностранном нападении, ей следует принять современную индустриальную технологию. Переживший свое время режим Бакуфу, явно неспособный отвечать новым требованиям, должен был быть сметен ради того, чтобы были сделаны необходимые изменения под эгидой самураев из Сацума и других роялистских кланов.
Так и получилось. Новое императорское правительство принялось перенимать необходимую технологию со скоростью и безжалостной эффективностью, напоминающей о «чудесном» экономическом возрождении Японии в 1950-х и 60-х. Для Сайго и многих других самураев, однако, процесс вестернизации был слишком быстрым и неразборчивым. Полностью признавая необходимость в зарубежной технике, Сайго оставался решительно японцем, и в контексте этого периода с его мгновенными изменениями он стал казаться старомодным до эксцентричности.
Из двенадцати ведущих лидеров правительства Мэйдзи Сайго был одним из двух, кто не был на Западе и не проявлял никакого желания там побывать; действительно, помимо своей ссылки он ни разу не покидал главных островов японского архипелага. До конца своей жизни культурные ориентации Сайго лежали лишь в восточном направлении. Он упрямо противился западным инновациям, если только они не были необходимы для спасения нации. Такие инновации не только были связаны с коммерческими, урбанистическими ценностями, которые он отвергал; они приводили еще и к недостойному преклонению перед иностранцами и, что хуже всего, — к растлению японского духа. Его растущее недоверие к явлениям, которые он считал слабостью правительства перед иностранным влиянием, в концентрированной форме выражено в его «посмертных словах»:
Что же до принятия системы любой другой страны ради того, чтобы исправить наш образ жизни, то необходимо сперва поставить нашу страну на крепкий фундамент, внедрить в массы мораль и уж только после этого рассматривать преимущества иностранных государств. Если же, с другой стороны, мы будем слепо следовать иноземному, наша национальная политика прийдет в упадок, а моральный облик масс испортится до степени необратимой — и в результате мы окажемся под их контролем….
Для развития человеческого понимания необходимо открыть сердце патриотизму, лояльности и сыновней почтительности. Когда путь служения своей стране и труду на благо своей семье ясно осознаны, тогда из этого соответственно развиваются все свершения. Для развития общения между людьми была
